А. А. Ахматова начала писать свою поэму «Реквием» в 1935 году, когда ее единственный сын Лев Гумилев был арестован. Вскоре его освободили, но он еще дважды подвергался аресту, тюремному заключению и ссылке.

Это были годы сталинских репрессий. Как и другие матери, жены, сестры, Ахматова много часов стояла в молчаливой очереди, что вела к петербургской тюрьме «Кресты».

Самое главное, что ко всему этому она «была готова», готова не только пережить, но и описать. У Ахматовой в раннем стихотворении «Бесшумно ходила по дому…» есть строки:

«Скажи, ты простить не можешь?»
И я сказала: «Могу».

Последние слова написанного в 1957 году текста к поэме («Вместо предисловия») — прямая цитата из этого стихотворения. Когда одна из женщин, стоявших рядом с А. Ахматовой в очереди, едва слышно спросила: «А это вы можете описать?» Она ответила: «Могу». Постепенно рождались стихи о страшном времени, которое пережито было вместе со всем народом. Они-то и составили поэму «Реквием», ставшую данью скорбной памяти о загубленных в годы сталинского произвола людях.

Только в 1940 году Ахматова завершила свое произведение, опубликовано же оно было в 1987 году, много лет спустя после смерит автора.

В 1961 году, уже после завершения поэмы, к ней был написан эпиграф. Это сжатые, строгие четыре строки, поразительные по своей суровости:

Нет, и не под чуждым небосводом,
И не под защитой чуждых крыл, —
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был.

Слова «чуждый» и «мой народ» повторяются для того, чтобы усилить противопоставление. Для поэта важно было подчеркнуть, что трагедия пережита общенародная.

В «Посвящении», написанном в марте 1940 года, Ахматова вспоминает о своих «невольных подругах» «двух… осатанелых лет»:

Что им чудится в сибирской вьюге,
Что мерещится им в лунном круче?
Им я шлю прощальный мой привет.

Говорится здесь и о том, что страдание общее объединило людей. Все происходило так, как будто бы это была религиозная служба:

По столице одичалой шли,
Там встречались мертвых бездыханней,
А надежда все пьет вдали.

Все люди одинаково и одновременно совершали свои действия и противостояли тому, что случилось. Только служба Божья посвящена не Богу, а объединенному в страдании народу.

Во «Вступлении» Ахматова пишет:

И когда, обезумев от муки,
Шли осужденных полки,
И короткую песню разлуки
Паровозные пели гудки…

При этом на всех людей смотрели одни звезды с пустых небес, «звезды смерти».

Размер первой главки, датированный 1935 годом, сходен с размером «Вступления», потому что на фоне того, что «шли… осужденных полки», происходит описанное во фрагменте:

Уводили тебя на рассвете,
За тобой, как на выносе, шла,
В темной горнице плакали дети,
У божницы свеча оплыла…

Используется здесь «точная и контрастная разом» рифма, помогающая представить тему единства всех женщин, всех страдающих матерей, от Богоматери, «стрелецких женок», жен декабристов до «царскосельских веселых грешниц». Ощущая собственное горе и испытывая тяжесть страдания других людей, поэт все же смотрит на происходящее со стороны. Вторая глава переносит на Дон:

Тихо льется тихий Дон,
Желтый месяц входит в дом…

Ахматова глядит, будто с неба, для того и нужен месяц «в шапке набекрень». Она не хочет просто пожаловаться небу, Богу, может быть. О себе и о своем горе Мать говорит на пределе страдания, как-то отстраненно и спокойно, в третьем лице:

Эта женщина больна,
Эта женщина одна.
Муж в могиле, сын в тюрьме,
Помолитесь обо мне.

Появляется тема Времени, которое не просто в скорби замирает, а корчится, мучается. Оно то укрупняется, то уменьшается и облегчается («Семнадцать месяцев кричу, Зову тебя домой» и «Легкие летят недели. Что случилось, не пойму»).

Пространство тоже сдвинулось и перевернулось, в нем «ненужным привеском болтался Возле тюрем своих Ленинград». Что же остается делать человеку там, где все перевернулось? Наверное, доказать, что такое случалось много раз, чтобы каждая женщина могла сказать: «Я была готова». Общее прошлое сближает всех живущих и страдающих. Разные времена смотрят друг на друга глазами переживающих беду женщин. В четвертой части поэмы, например, «царскосельская веселая грешница» глядит в глаза той, «трехсотой с передачею». Человек время ощущает в себе, стараясь преодолеть этот разлом, когда «сердце пополам», а две половины — это одновременно и одна и та же, и две разные женские жизни.

Будто по кругам ада проходит человек, встречая на пути женские фигуры:

Мне с Морозовою класть поклоны,
С падчерицей Ирода плясать,
С дымом улетать с костра Дидоны,
Чтобы с Жанной на костер опять…

Потом поэт переносится в настоящее, к тюремным очередям.

Тут возникает тема «памятника себе»:

А если когда-нибудь в этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне,
Согласье на это даю торжество…

Это памятник как воплощение памяти о народном горе:

Затем, что и в смерти блаженной боюсь
Забыть громыхание черных марусь…

Главное же, что никакими словами не передать того, что происходит с матерью, у которой мучат сына:

А туда, где молча мать стояла,
Так никто взглянуть и не посмел…

Поэт же оглядывается назад и застывает памятником, как жена Лота застыла смоляным столбом. Это памятник тем, кто остался жить и оплакивать близких.

«Реквием» — произведение о гибели людей, страны, основ бытия. Самое частое слово в поэме — «смерть». Она всегда близко, но никогда не совершается. Человек живет и понимает, что надо жить дальше, жить и помнить