Поэт серьезно обогащает семантику любимого образа. На первый план выступает \"изменчивость\" Луны: \"царица пышная\" то \"бледная\", то \"ясная\", то \"бесстрастная\", то \"пламенно-страстная\", она то \"пугает беспредельной тишиной\", то \"вздымает безграничность океанов\". \"Сибилла и колдунья\", Луна ниспосылает своими \"лучами\" творческие \"сны\", однако эти же \"лучи\" \"как змеи к нам скользят... в них вкрадчивый неуловимый яд\"
\"Лунный\" мир в романтической традиции зачастую является лишь отражением \"солнечного\", поэтому бальмонтовская \"царица\" мерцает над водой, отражаясь в ней по принципу символической зеркальности. Со стихией воды ассоциируется \"нежная влажная всепроникаемость\", которая олицетворяется в символах \"волны\", \"моря\", \"океана\", \"дождя\", \"пены\", \"капли\", а также довольно сложных оксюморонах: \"водный небосклон\", \"белый пожар\". Последний образ - трансформация ницшевского \"пожара прибоя\" (\"Веселая наука\", кн. 2, N 60), причудливо дополненная тютчевским образом \"морского коня\":
Я стою на прибрежьи, в пожаре прибоя,
И волна, проблистав белизной в вышине,
Точно конь, распаленный от бега и боя,
В напряженьи предсмертном домчался ко мне.
(\"Белый пожар\", с. 20)
Балладной романтической традицией (возможно, \"Морской царевной\" и \"Русалкой\" Лермонтова) навеяно одно из лучших стихотворений раздела - \"С морского дна\". \"Прекрасная дева морской глубины\", стремясь познать свою \"стезю\", устремляется из \"лунного\" мира к Солнцу:
Она засветилась живая,
Она возродилась вдвойне.
И утро на небо вступило.
Ей было так странно тепло.
И Солнце ее ослепило,
И Солнце ей очи сожгло.
(с. 29)
Анализируя символику лунного мира в \"диаволическом символизме\", А. Ханзен-Леве подчеркивает, что здесь \"солнце возникает лишь в негативно- деструктивном аспекте... лунному человеку не вынести огня солнца\". 18 Очевидно, бальмонтовская книга не укладывается в обозначенные автором рамки С1 (диаволический символизм); симптоматично, что в финале рассказываемой баллады \"бледная дева\" не отрекается от обретенной ценой тяжкой жертвы \"правды\":
Два слова, что молвила дева со дна, -
Мне вам передать их дано:
\"Я видела Солнце, - сказала она, -
Что после, - не все ли равно!\"
\"Изменчивая\", \"всепроникаемая\" водная стихия навевает поэту размышления о дискретности, \"прерывистости\" жизни, видимо, ими навеяна строка в известном стихотворении \"Я - изысканность русской медлительной речи...\" - \"переплеск многопенный, разорванно-слитный\". Лирический герой в стихотворении \"Воззвание к Океану\" мечтает \"раствориться\" в вечной \"влаге\" жизни:
Тихий, бурный, нежный, стройно-важный,
Ты как жизнь: и правда, и обман.
Дай мне быть твоей пылинкой влажной,
Каплей в вечном... Вечность! Океан!
Менее оригинальна символика воздушной стихии в книге, она связана с разными вариациями романтического образа \"вольного\", \"неверного\", \"играющего\" ветра (стихотворения \"К ветру\", \"Ветер гор и морей\", \"Ветер\").
Стихия земли (\"горы\", \"равнина\", \"пустыня\", \"болото\" и т.д.) представлена в разделе в основном двумя полярными образами: \"камень\" и \"цветок\". \"Самоцветные камни земли самобытной\" воссоздаются в \"испанских\" стихотворениях (\"Испанский цветок\", \"Толедо\"), причем \"город-крепость на горе\" во втором из них вызывает не совсем обычную для поэта-символиста зрительную ассоциацию.
