Самым культурным писателем на Руси назвал Брюсова А. М. Горький. Действительно, в Брюсове удачно сочетались разнообразнейшие культурные интересы и широкие творческие возможности. Его литературная деятельность была поистине универсальной. Поэт и переводчик, прозаик и драматург, критик и публицист, историк и литературовед, человек энциклопедической эрудиции, неистощимой энергии и работоспособности, Брюсов своей универсальностью напоминает его старшего современника в украинской литературе — Ивана Франко.

В огромном брюсовском наследии — а только при жизни он издал свыше 80 книг, далеко не охватывающих всего им написанного,— ведущее место принадлежит поэзии. О Брюсове традиционно говорят как о вожде и крупнейшем представителе русского символизма. Такое определение, конечно, имеет основания, но оно далеко не исчерпывает многообразия его поэтического облика и, главное, не учитывает того основного, без чего Брюсов видится слишком односторонне,— глубоких подспудных течений в его творческой эволюции, которые в конце привели его в стан поэтов Октября. Высокие достоинства творческого наследия Брюсова признаются, все более широким кругом читателей. Не все написанное им равнозначно, но решительно все — поучительно.

Валерий Яковлевич Брюсов родился декабря (ст. ст.) 1873 года в семье московского купца, С детства его окружал «быт, запечатленный Островским», хотя интересы семьи в общем были несравненно шире, чем у представителей «темного царства». «Над столом отца постоянно висели портреты Чернышевского и Писарева»,— вспоминал поэт в автобиографии. «Я был воспитан, так сказать, «с пеленок» в принципах материализма и атеизма»,— полушутя-полусерьезно резюмировал он, Будущий поэт «поглощал книги». Еще до поступления в гимназию он прочел их «огромное количество». Это были как «чисто литературные», так и книги по естествознанию, астрономии, математике. В ранней юности он увлекался Пушкиным и Лермонтовым, Фетом и Надсоном. В университетские же годы (Брюсов учился на историко-филологическом факультете Московского университета) произошла как бы переоценка его литературных идеалов. Первые печатные стихи поэта относятся к 1894—1895 годам. Вкусы и симпатии ранней юности сказались на них лишь в самой незначительной мере.

В 90-е годы в русскую литературу проникали первые декадентские веяния. Читателю уже были известны имена Минского, Мережковского, Бальмонта. Символизм как литературное явление уже существовал. Брюсов усмотрел в нем свою «путеводную звезду». Уже в 895 году он заявил о своем нежелании «писать в узаконенных формах» и изменил едва наметившимся в его мировоззрении «принципам материализма». Двадцатилетний поэт уже чувствовал себя — ни мало, ни много—потенциальным вождем новой литературной школы. Но общественное признание к нему не приходило,— наоборот, его первые сборники были встречены в штыки. В середине 90-х годов им были изданы три сборника «Русские символисты», значительную часть которых составили его собственные стихи, впоследствии (93) объединенные в цикл (Юношеское). В 1895 году выходит первое, а в 1896 — второе издание сборника Брюсова Шедевры», а еще через год — книга стихов « «Это — я».

Программа русского символизма, как ее понимал Брюсов, громко провозглашалась в его стихотворениях. Явно программный характер носят те «три завета», с которыми обращается он к адресату стихотворения «Юному поэту» (1896): уйти от современности («не живи настоящим»), сосредоточиться в себе самом («сам… себя полюби беспредельно»), служить искусству как некоей самоцели («поклоняйся искусству, только ему, безраздельно, бесцельно»). Мотив неприятия современной ему действительности проходит через все раннее творчество Брюсова. Вместе с тем поэт далек от революционного отрицания существующего политического строя.

«Тревогам вселенной» Брюсов демонстративно противопоставляет экзотические таинства, открывающиеся только воображению поэтического «я» и никому более. Отсюда его крайний индивидуализм. В стихотворении 1894 года «Памятник», носящем явно полемический характер по отношению к одноименному пушкинскому, Брюсов совершенно недвусмысленно определяет свою поэтическую платформу: «пусть годы долгие покроют дымкой синей» воздвигнутый им памятник и «заворожат» его от «толпы». Позиция автора становится вызывающе антиобщественной. «В те годы,— писал впоследствии поэт,— простившись со своим детским республиканством, (я) решительно чуждался вопросов общественности и все более и более отдавался литературе». «Покинув людей», поэт уходил «в тишину», оставаясь наедине со своею «мечтой»; «старая проза» окружающей жизни в его «призраках и снах» превращалась в гармонический «мир очарований».

События империалистической войны, как в свое время поражение царизма в русско-японской войне 1904—1905 годов, дали Брюсову возможность еще глубже постичь антигуманный характер политического строя России. К рассматриваемому периоду относится весьма активное общение Брюсова с А. М. Горьким. Еще в 1900 году великий пролетарский писатель почувствовал в Брюсове «что-то крепкое, твердое». «Вы, мне кажется, могли бы хорошо заступиться за угнетаемого человека…»,— писал он тогда в связи с событиями в Киевском университете . Теперь же у Горького устанавливается с Брюсовым прочный и длительный контакт. «Очень хочется работать с Вами много и долго,— пишет ему Горький.— И — это не комплимент, поверьте! — я не знаю в русской литературе человека более деятельного, чем Вы. Превосходный Вы работник» 2. В эти годы Брюсов печатается в «Новой жизни», получает приглашение участвовать в горьковской «Летописи», много работает над переводами издающейся по инициативе Горького антологии «Поэзия Армении» 3. В дни, когда Горького особенно рьяно травила реакционная преса, он посвящает ему сонет «Максиму Горькому в июле 1917 года».

Преодоление Брюсовым его изначальных символистских принципов происходило не без влияния великого Буревестника революции. Брюсов продолжает свои творческие эксперименты. Поиски более выразительных художественных форм ведутся им как бы

в нескольких направлениях одновременно: он прибегает к зримой классической пластике и к весьма абстрактной символике; его стих то песенно-музыкален, то рационалистически строг и сух: он как бы нарочито сковывается чеканными формами. Строгие «геометрические» линии брюсовского стихосложения являются как, бы живой иллюстрацией к известному афоризму Пушкина: «Вдохновение нужно в поэзии, как и в геометрии».

В широком поэтическом диапазоне Брюсова предоктябрьского десятилетия доминирующей является нота постоянно усиливающегося тяготения к максимальной осязаемости, предметности изображения, к воспетой впоследствии Маяковским «весомости», «грубости» и «зримости» стиха. Это одна из главных особенностей мастерства Брюсова, отмежевавших его от символистской поэзии. «Брюсов любит материю, любит камень и металл больше, чем лучи, газ и пары, любит весомую, подчиняющуюся чеканке природу более, чем неуловимое и невыразимое»,— писал А. В. Луначарский’. Основной тенденцией творческого развития Брюсова 900-х годов была тенденция перехода от субъективно-лирического созерцания действительности — реальной и мнимой — к ее объективно-эпическому воспроизведению. Это выразилось и в обращении Брюсова к- крупным литературным формам и жанрам (поэтическим и прозаическим), и в тех ощутимых изменениях, которые претерпел в его творчестве 900-х годов жанр лирической миниатюры.

В период между двумя русскими революциями (1905 г. и Октябрьской 1917 г.) как никогда широко проявились разнообразнейшие творческие возможности Брюсова. Наряду с называвшимися здесь художественными произведениями в это время появляются лучшие работы Брюсова-пушкиниста, в частности литературоведческие трактаты о «Медном всаднике» и «Маленьких трагедиях», создается книга «Далекие и близкие» (1912), содержащая ценные наблюдения над творчеством русских поэтов «от Тютчева до наших дней», пишутся оригинальные исследования по теории стихосложения, объединенные в сборник «Опыты» (92—98), и, наконец, продолжается работа над переводами лучших образцов мировой поэзии — древнегреческой, римской, английской, немецкой, французской, итальянской, финской, латышской, армянской, украинской.