В «Смерти чиновника» чин героя не назван вовсе, из чего можно заключить, что поведение Червякова определялось не им. Указана лишь должность — небольшая (экзекутор — хозяйственный исполнитель «при канцелярии или присутственном месте»), но достаточная, чтобы Иван Дмитрич мог — престижа ради — наведываться в театр, о чем Акакий Акакиевич не помышлял и во сне. В социальном статусе чеховского чиновника полностью устранены те жалкие житейские условия, которые питали робость и начальственный трепет у Акакия Акакиевича. Это позволяет Чехову исключить объяснение гибели Червякова страхом и перенести внимание читателя с причин внешних (общественных) на внутренние – психологические и нравственные.
Свое человеческое достоинство Червяков унижает, при этом весьма настойчиво, только сам. И делает это он, в отличие от Макара Девушкина, по своей воле и с удовольствием. Впрочем, имел ли чеховский экзекутор то чувство своей личностной неповторимости, которым пуще всех земных благ дорожил маленький человек Достоевского? Этот вопрос уже прямо ведет к разгадке того, отчего умер герой «Смерти чиновника».
Червяков был чиновником не по функциональному положению в обществе, а по своей внутренней нравственно-психологической сущности. И эта сущность раскрыта в рассказе немногими, но удивительно точными и емкими деталями. Главные опорные слова здесь – персона, червяк, извиниться и объяснить.
Исходная ситуация рассказа «чиновник младший и старший» движется у Чехова возрастанием взаимного непонимания между экзекутором и генералом. Высокий бюрократический ранг Брюзжалова не помешал ему остаться нормальным человеком. Червяков, напротив, и при своем малом чине не личность, а персонификация бюрократической системы, основанной на неукоснительном преклонении ее нижестоящих членов над вышестоящими, независимо от индивидуальных качеств или заслуг. В особенности же перед ее столпами или, по Червякову, «персонами»: статскими или нестатскими генералами. Для чеховского экзекутора такое преклонение в форме самопринижения стало не просто нормой, а потребностью.

Русские авторы в большинстве своем не жаловали чиновников, со стародавних времен именуемых в народе «крапивным семенем», что не мешало им создавать яркие варианты этого общественного типа. Здесь были чиновники, служащие, вопреки понятию Чацкого, не делу, а именно лицам; были угодники и лицемеры Молчалины с их «умеренностью и аккуратностью»; были и плотоядные щедринские Зубатовы и его же идеология прямой линии и общества-казармы.
Чеховский Червяков ни к одной из этих чиновничьих «пород» не принадлежит: он не карьерист и не взяточник, не идеолог и не лицедей, так как никаких намеков на это в рассказе нет. Червяков – чиновник как таковой, человек, в буквальном смысле воплотивший в себе и собой идею чиновничества. В свете литературного своеобразия чеховского героя более нежели точно есть определение, данное в первой же строке рассказа: «прекрасный экзекутор». Экзекутор – это чиновник при канцелярии или присутственном месте. Однако у Чехова этого «при» как раз и нет: Червяков — экзекутор вообще, исполнитель не каких-то конкретных людей или обязанностей, а исполнитель от природы. Но именно исполнять, а не «сметь свое суждение иметь» и положено чиновнику в идеале понятия. Иное дело, что такое исполнение неминуемо, как показывает Чехов, ведет к холопству, обратной стороной которого оказывается насилие. Ведь слово экзекутор одного корня с экзекуцией, означающей во французском языке не только исполнение, но и наказание. Его-то по отношению и к генералу Бризжалову, и главным образом к самому себе и совершает, не подозревая об этом, герой «Смерти чиновника».
Итак, чеховский Червяков — чиновник не по роду службы или должности, а по натуре. Это тип не столько социальный или социально-психологический, сколько нравственный. Он существует в любой среде и в любом народе (кстати, имя Червякова — Иван, наиболее частотное как в России, так — в его иноязычных аналогах — и в других странах Старого и Нового Света), может быть и тощим (как соответствующий герой из рассказа Чехова «Толстый и тонкий»), и весьма импозантным. В названном качестве он, увы, вечен и бессмертен ничуть не меньше, чем тип романтика или реалиста, мечтателя или прагматика.
Все это не мешает ему оставаться и той разновидностью маленького человека, которая в русской литературе была осознана и художественно воплощена именно Чеховым. Гоголь и Достоевский открыли в бедном чиновнике человека. Чехов показал, что маленький человек нисколько не меньше, чем всякий иной, способен быть от природы чиновником.
Уже история пушкинского Самсона Вырина и его блудной, но, в отличие от ее евангельского прототипа, так и не вернувшейся к своему отцу дочери, пробуждала в душе читателя глубокое участие к «сущим мученикам четырнадцатого класса». Пафосом своей «Шинели» Гоголь провозглашал право маленького человека на то, чтобы окружающие отнеслись к нему как брату своему во Христе. Право на личность отстаивал в «Бедных людях» маленький человек Достоевского. Герой чеховской «Смерти чиновника» помирал оттого, что не был понят и удовлетворен в совсем ином праве — праве на пресмыкательство.