Первый роман «Разгром», над которым он работал в Ростове в 1925—1926 годах, Фадеев задумал и писал, исходя из заранее намеченной политической задачи. «Какие основные мысли романа «Разгром»? — говорил он, выступая перед молодыми литераторами в 1933 году.— …Первая и основная мысль: в гражданской войне происходит отбор человеческого материала, все враждебное сметается революцией, все неспособное к настоящей революционной борьбе, случайно попавшее в лагерь революции отсеивается, а все поднявшееся из подлинных корней революции, из миллионных масс народа закаляется, растет, развивается в этой борьбе. Происходит огромнейшая переделка людей. Эта переделка происходит успешно потому, что революцией руководят передовые представители рабочего класса — коммунисты, которые ясно видят цель движения и которые ведут за собой более отсталых и помогают им перевоспитываться».

Все эти «основные мысли» содержали скорее желаемое, чем сущее. И если бы та «правильная» схема, в которую они складывались, постоянно руководила писателем в ходе работы, она засушила бы роман на корню. Но Фадеев исходил в этой работе именно из сущего, из того, что сам видел и пережил. Почти все персонажи «Разгрома» — люди, вместе с которыми он воевал, бедовал, совершал с боями тяжелейшие таежные переходы. Конечно, он не списывал их с натуры целиком. Многое в них, как и водится в литературе, домысливал и обобщал. Однако и в домысле этом опирался, как правило, не на желаемое, а на непосредственные жизненные впечатления. В итоге герои романа не столько выполняют возложенные на них замыслом автора политические функции, сколько просто живут и действуют, поступая сообразно своим характерам и тем меняющимся обстоятельствам, в какие они попадают.

В романе вообще происходит не совсем то, что предусмотрено схемой, и совсем не так, как это предусмотрено. Есть в нем и отбор, и отсев, и переделка. Но «отбор человеческого материала» ведет, увы, сама война. И чаще в свою пользу, чем на благо революции и народу. Погибают в боях лучшие: Метелица, Бакланов. Остается «в строю» не самый достойный — Чиж.

* «Огромнейшая переделка людей» сводится к укреплению воинской дисциплины. Ничем другим она героев не обогащает. Даже Морозна, за переделкой которого автор следит особенно внимательно, из партизана нерадивого превращается в исправного. И только («Лошадь у него в порядке, сбруя крепко зачинена, винтовка вычищена» и т. п.). А вот уж приобщение его к «той осмысленной здоровой жизни, …в которой нет места ненужным и праздным мыслям», не воодушевляет, а настораживает: какие мысли следует считать ненужными и в чем соль этой здоровой жизни?

То, что по схеме «отсеивается», потому что «неспособное к настоящей революционной борьбе», в романе также вызывает неоднозначное отношение. Какой прок партизанам от Пики — тихого, ласкового, трусоватого старичка. К борьбе он, ясное дело, не способен. В лагерь революции попал случайно. Но как осудить его и отбросить, если к отряду он прибился после того, как потерял сына — красногвардейца и остался один-одинешенек?

Мечик? Пришел в отряд, мечтая о подвигах, о товарищах-богатырях «в одежде из порохового дыма», представился ему счастливый случай умереть геройской смертью — не умер, сбежал. Да еще и подставил под удар весь отряд.

* «Предатель, себялюбивый индивидуалист… воспринявший идеологию эксплуататорских классов»,— клеймила его не один десяток лет литературная критика. А может, просто мальчишка, начитавшийся до умопомрачения Фенимора Купера и Майн Рида?

Не приняла его, кстати, сама партизанская среда: интеллигент, чужак. Издевались над ним «по всякому поводу — над его городским пиджаком, над правильной речью, даже над тем, что он съедает меньше фунта хлеба за обедом». И понятно, ничему не научили: ни «здоровой жизни» без мыслей, ни воинской доблести.

Мечик действительно неспособен к «настоящей революционной борьбе» — такой, какой представлена она в романе. Но убеждают в этом не ругательные слова, которые, словно потеряв свое исследовательское терпение, обрушивает на него Фадеев в последних главах, а как раз тонкое и чуткое исследование его душевного мира, которое ведет в начальных. Оно-то и позволяет ощутить, насколько неуместен этот юный романтик, слишком тонко воспитанный, слишком совестливый и ранимый, в реальной революционной среде.

Фадеев, мало сказать, нисколько не идеализирует эту среду, но даже и подчеркивает, как она сурова и груба, будто стремится предупредить: всяким интеллигентам в ней не место, революция обойдется без них.

Последнее, несомненно, отвечало намеченной Фадеевым схеме, но подчеркнутый, беспощадный реализм романа явно приходил в противоречие с ней. «Основные мысли» писателя полны пафоса: «…все враждебное сметается… все поднявшееся… закаляется, растет…» В самом романе ничто враждебное не сметается и пафос как-то рассасывается, не оставляя следа. Нет в «Разгроме» ни громких речей, ни звонких революционных фраз, ни клятв в верности идеалам. И победоносных сражений с гидрой контрреволюции тоже нет. Есть кровь и грязь и раздраженный мат. Есть гибель партизанского отряда, зажатого противником в кольцо и попавшего в западню, из которой вырывается лишь горстка партизан. И даже этот трагический финал подан без высоких слов, без всякой патетики.

Такое неподкрашенное и неприглаженное изображение событий гражданской войны и обеспечило роману огромную популярность. Впрочем, и другое вызвало повышенное внимание к нему читателей и критики — фигура большевика Левинсона.

Создать образ такого героя Фадеев мечтал с тех пор, как «взял в руки перо». Мечта эта объединяла в нем и политика, и художника, и просто заинтересованное лицо. Он ведь и в самом себе видел растущего, «все более сознательного руководителя». Показать большевистского вожака так, чтобы читатель поверил в него, пошел за ним, убедился в его особом праве на власть, были для Фадеева и кровный интерес, и захватывающая задача — в равной мере политическая и художественная. Недаром «Разлив» начинается с Неретина, «Против течения» — с комиссара Челнокова. Это были, однако, только эскизы к образу, который рано или поздно должен был сложиться. Левинсон — первая большая творческая удача писателя.

Чтобы привлечь читателя к фигуре этого героя, Фадеев не стал наделять его ни каменными скулами и железными челюстями, как А. Серафимович своего Кожуха в «Железном потоке», ни фанатичной верой в революцию, как Б. Лавренев Евсюкова в «Сорок первом», ни мученическим венцом, как Ю. Либединский целую группу персонажей в «Неделе» или Вс. Иванов Пеклевано-ва в «Бронепоезде». Он делал ставку на откровенность перед читателем.

Левинсон человек «особой правильной породы»? Ничего подобного. Человек он вполне обыкновенный, со слабостями и недостатками. Другое дело, что он умеет их таить и подавлять. Левинсон не знает ни страха, ни сомнений? У него всегда в запасе безошибочно точные решения? И это неправда. И сомнения у него бывают, и растерянность, и мучительные душевные разлады. Но он «ни с кем не делился своими мыслями и чувствами, преподносил уже готовые «да» или «нет». Без этого нельзя. Партизаны, доверившие ему свои жизни, ни о каких разладах и сомнениях командира знать не должны… Левинсоновское искусство руководства людьми подкупает. В нем нет никакого обмана, никакой демагогии. А «огромная, не сравнимая ни с каким другим желанием жажда нового, прекрасного, сильного и доброго человека», которая руководит его делами и поступка ми, и тем более привлекает. Отсюда читательское доверие к нему, которого Фадеев как раз и добивался.

С появлением «Разгрома» выяснилось, что все другие герои-большевики, которые успели довольно густо заселить литературу, заметно уступают Левинсону, написанному и живее и глубже любого из них. И что роману в целом суждено занять одно из самых видных мест среди произведений о гражданской войне. Фадеев и сам почувствовал это, как только в журналах Москвы и Ростова было опубликовано несколько глав романа.