Образ Веры был большой творческой удачей Гончарова. Писатель был прав, связывая прежде всего с ним читательский интерес романа. Вместе с тем он в большой степени отражал "коренные, капитальные чувства, мысли, убеждения"13 художника. И прежде всего христианские настроения, свойственные Гончарову всегда, но с годами возраставшие и усиливавшиеся. Именно евангельские идеалы противопоставлял писатель в качестве "вечной" правды материалистическому и рационалистическому учению революционных демократов. "У меня, – писал он, – мечты, желания и молитвы Райского кончаются, как торжественным аккордом в музыке, апофеозом женщин, потом родины России, наконец. Божества и Любви..." (VIII, 386).

Одна из последних глав "Обрыва" завершается своеобразным гимном Райского в честь женщин. В несколько измененном виде писатель включил в него мысли из того посвящения, которое поначалу, намеревался предпослать роману. "Восхищаясь вашею красотою, – говорилось здесь, – вашею исполинскою силою – женскою любовью... я слабою рукою писал женщину; я надеялся, что вы увидите в ней отражение не одной красоты форм, но и всей прелести ваших лучших сил". "Мы не равны: вы выше нас, вы – сила, мы – ваше орудие... «...» ...Мы – внешние деятели. Вы – созидательницы и воспитательны людей, вы – прямое, лучшее орудие Бога" (VIII, 99).

Гончаровская апология женщины, восходящая в свою очередь к глубокой культурно–философской традиции, с новой силой после образа Ольги Ильинской сказалась в фигуре Beры. Ведь в "женской половине человеческого рода", которую Олицетворяла эта героиня, были сосредоточены, по мысли романиста, как лучшие духовно–нравственные устремления человечества, так и залог их реализации в действительности."


В формировании своего идеала Гончаров в "Обрыве" остается верен идее не радикально–революционной (насильственной) ломки существующих этических, нравственных и эстетических форм и воззрений, но синтеза их отдельных плодотворных начал как залога самообновления жизни.



Дитя сердца (VIII, 421), роман "Обрыв", как ранее "Обыкновенная история", "Обломов", тем не менее чужд мажорного итога. Гончаровский идеал присутствует в "Обрыве" как возможность бытия, но едва ли воплотимая в условиях современности. Они по–прежнему остаются несовместимыми.

Надежда творчески снять это противоречие в рамках очередного романа, "захватывающего и современную жизнь" (VIII, 80), не оставляла Гончарова и в 70–80–е годы. Замысел нового "эпического произведения" на материале и текущей действительности, однако, расходился с гончаровским методом типизации (о нем в следующей главе) и был оставлен. Своеобразными спутниками романной "трилогии" становятся создаваемые в эту пору писателем очерки "Поездка по Волге", "Литературный вечер", "Слуги старого века", "Май месяц в Петербурге", воспоминания "На родине", "В университете", а также рассказ "Уха" и "Необыкновенная история".

Возможности очерка Гончаров, впрочем, ограничивал отражением не глубинных, внутренних, но "внешних условий жизни" (V1I1, 159). Малопродуктивными по отношению к современной действительности в ее видоизменившихся "скрытых" "основах" и новой поэтической "норме" автор "Обрыва" считал и другие традиционные жанры – повествовательные и лирические. Вполне адекватным веку (эпохе) представлялся Гончарову, как уже отмечалось, лишь роман, причем в форме родственной или близкой его собственному. Это убеждение в диффузности (взаимопереливе) настоящего исторического состояния, как его понимал писатель, и романа непосредственно высказано на страницах "Обрыва". "Что ты пишешь там, –спрашивает Татьяна Марковна Бережкова Райского, – драму или все роман, что ли?" "Не знаю, бабушка, – отвечает герой, – пишу жизнь – выходит роман, " пишу роман – выходит жизнь" (VI, 198).