1823 и 1824 годах Грибоедов провел в отпуске - в Москве, в деревне Бегичевых, в Петербурге. Его новое сочинение - комедия «Горе от ума» - произвело фурор. Задумана она была еще в Персии, начата в Тифлисе, а закончена в деревне у Бегичевых. Автор читал пьесу во многих литературных салонах. Но ни напечатать, ни поставить «Горе от ума» ему не удалось. Едва ли комедию не пропускали из-за политической остроты. «Он уже понимал, что литература - его настоящее призвание. Задумал новые произведения. Писать комедии он больше не хотел. В голове было нечто более грандиозное - трагедия из древней армянской истории - драма о 1812 годе. От всего этого остались только планы»[vi], - пишет П.М. Володин.

В январе 1826 года, после восстания декабристов, Грибоедова арестовали по подозрению в причастности к заговору. Через несколько месяцев он был не только освобожден, но и получил очередной чин, а также пособие в размере годового жалованья. Серьезных улик против него действительно не имелось, да и сейчас нет документальных подтверждений, что писатель как-то участвовал в деятельности тайных обществ. Наоборот, ему приписывают пренебрежительную характеристику заговора: «Сто прапорщиков хотят перевернуть Россию!» Но, возможно, столь полным оправданием Грибоедов обязан заступничеству родственника - генералу И.Ф. Паскевичу, любимцу Николая I. Паскевич оказался новым начальником Грибоедова на Кавказе.

Он искренне любил и ценил писателя. Тот находился при генерале во время войны с Персией, участвовал и в мирных переговорах в селении Туркменчай. Грибоедов составил окончательный вариант мирного договора, чрезвычайно выгодного для России. Весной 1828 г. Александр Сергеевич был послан в Петербург с текстом договора. Привез он с собой и рукопись трагедии в стихах «Грузинская ночь». От нее сохранились две сцены, но закончил ли автор трагедию - неизвестно. В июне того же года Грибоедов получил назначение полномочным посланником в Персию. По дороге, в Тифлисе, он страстно влюбился в княжну Нину Чавчавадзе - дочь своего старого приятеля, грузинского поэта Александра Чавчавадзе, - и обвенчался с нею.

Супружеское счастье было безмерно, но скоро оборвалось. Через месяц после свадьбы молодые супруги выехали в Персию. Нина остановилась в пограничном Тавризе, а Грибоедов двинулся дальше - в столицу Персии Тегеран. Всего месяц спустя там разыгралась трагедия. В Персии, по свидетельству одного современника (вообще-то не любившего писателя), Грибоедов «заменял… единым своим лицом двадцатитысячную армию». Но миссия его была чрезвычайно неблагодарна. Он должен был добиваться, кроме прочего, чтобы Персия отпустила уроженцев России, желающих вернуться на Родину. Среди них оказался шахский евнух Мирза Якуб, родом армянин. Как российский представитель Грибоедов не мог его не принять, но в глазах иранцев это выглядело величайшим оскорблением, нанесенным их стране. Особенно возмутило их, что Мирза Якуб - христианин по рождению, принявший ислам, - собрался отречься от мусульманства.

Духовные вожди тегеранских мусульман приказали народу пойти в русское представительство и убить отступника. Все обернулось еще страшнее. Похоронили Грибоедова в его любимом Тифлисе, в монастыре Святого Давида на горе Мтамцыинда. На могиле вдова поставила ему памятник с надписью: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя?». А вот строки из воспоминаний Пушкина: «Два вола, впряженные в арбу, подымались по крутой дороге. Несколько грузин сопровождали арбу. «Откуда вы?» - спросил я их. «Из Тегерана». - «Что вы везете?» - «Грибоеда». Это было тело убитого Грибоедова, которое препровождали в Тифлис… «Как жаль, что Грибоедов не оставил своих записок! Написать его биографию было бы делом его друзей; но замечательные люди исчезают у нас, не оставляя о себе следов. Мы ленивы и нелюбопытны», - утверждает Н.М. Дружинин.

В.Ф. Одоевский вместе с Кюхельбекером в Москве издавал альманах «Мнемозина», ставший наряду с петербургским альманахом «Полярная звезда» проводником декабристских идей. Здесь опубликовано программное стихотворение Грибоедова «Давид». Стихотворение это выделяется на фоне поэтической продукции 1820-х годов своей нарочитой архамечностью. Грибоедов применяет лексику, которую использовали разве что во время Тредисковского, и… создает типично «декабристское произведение». Можно сравнить произведение Пушкина и Грибоедова. Оба поэта обращаются к теме пророка, но как по-разному они ее воплощают. У Пушкина встречается всего одно архаическое слово «бразды». Все остальное вполне совершенно, интонация стиха плавна и отчетлива, каждое слово сцеплено с другим, последующее вытекает из предыдущего. Иное у Грибоедова. Лексические единицы словно изолированы друг от друга, во всяком случае между отдельными предложениями чувствуются смысловые «пробелы».




* Неславен в братии измиада,
* Юнсйший у отца и был,
* Пастух родительского стада;
* И ее внезапно богу сил
* Орган мои создали руки,
* Псалтырь устроили персты
* О! Кто до горной высоты
* Ко господу воскрылит звуки?

При почти равном объеме текстов количество архаизмов у Грибоедова превышает пушкинское почти в десять раз! Грибоедову словно изменяет версификаторский талант. В чем же дело? Объясняется это рядом причин. «Давид» - очень близкое по содержанию и даже по количеству слов переложение 151-го псалма царя Давида. Грибоедовское стихотворение отличается от псалма изменением смысла. Герой Грибоедова, как уже отмечалось, по духу близок к вдохновенным персонажам декабристской поэзии, восстающим на борьбу за общее благо. Поэт ориентировался на такого читателя, который не только помнил Библию, но и был способен наполнить с детства привычные слова и образы новым смыслом. Но Грибоедову было мало простой алиюзионности, он желал поднять современность до мифологических высот. В стихах Грибоедова, пишет А.В. Десницкий, «речь производит впечатление творимой заново, сочетания слов новы, не смотря на то, что слова-то как раз употреблены почти «замшелые», поэтому, естественно, что у читателя возникает не один оттенок, не одно понимание мысли автора, а некая многозначность, настолько широкая, что, только вдумавшись, разобравшись, читатель выделит при чтении из этой многозначности то, что хотел сказать автор. Такая речь настолько своеобразна и оригинальна, что становится речью «одного человека», «речью Грибоедова»… - замечено очень точно.

Современники Грибоедова его поэзии не приняли. «От чтения его стихов скулы болят», - говорил Ермолов. В русской драматургии Грибоедов имел таких предшественников, как Д.И. Фонвизин, И.А. Крылов, А.А. Шаховский. К началу XIX века в России уже сложился тип стихотворной комедии, движущей пружиной которой являлась, прежде всего, любовная интрига, но одновременно с тем решались, или, по крайней мере, ставились социальные проблемы.