К этому времени кронпринц стал королем Фридрихом Вильгельмом IV. Это побудило Савиньи отныне безоговорочно выступить за приглашение братьев Гримм в Берлин. Александр фон Гумбольдт, ободренный Беттиной, тоже усилил свои попытки добиться для братьев Гримм, как и для остальной «гёттингенской семерки», новых гарантированных должностей.

Сразу после увольнения гёттингенских профессоров он первым делом старался найти в каком-нибудь университете место преподавателя для Вильгельма Вебера, о чем его настойчиво просил его близкий приятель Карл Фридрих Гаусс. В докладной записке Фридриху Вильгельму IV Александр фон Гумбольдт, как он в октябре 1840 года сообщил Варнгагену, подчеркивал необходимость пригласить в Берлин обоих Гриммов, Альбрехта и Дальмана. Еще 22 сентября 1840 года он заверял молодого короля: «Альбрехт, Дальман и братья Гримм, чьи имена звучали уже в ваших детских воспоминаниях и чья всенародная слава неотделима от нашей немецкой культуры, не станут под благодетельным скипетром Вашего Величества угрожать покою монархии».

Беттина фон Арним уже давно обращалась к Александру фон Гумбольдту с просьбой помочь братьям Гримм. «Моя сестра Савиньи, — писала она ему 17 июля 1840 года, — несколько дней тому назад имела честь говорить с вашим превосходительством в Тегеле и привезла оттуда радостную надежду, что оба Гримма скоро будут приглашены сюда. Только вы можете вполне учесть потребности таких ученых, как Гриммы, которые теперь, по прошествии долгих лет, опять могут посвятить все свое время своему истинному призванию, и, конечно, многое, что им прежде приходилось отодвигать ради служебных обязанностей, теперь получит полное развитие».

«Как только вы, досточтимая госпожа, — незамедлительно отвечал Беттине Гумбольдт, — могли сомневаться в том, что я не буду вам благодарен за известия об истинном положении благородных людей, коим после стольких незаслуженных страданий и такого постыдного пренебрежения наконец хотят предоставить обеспеченное место… Министр Эйхгорн, коему теперь целиком вверены подобные решения, радуется прибытию Гриммов… Я только час тому назад у него был, чтобы отстоять свою точку зрения. Он уверяет, что постепенно все устроит наилучшим образом, только надо ему довериться и не мешать действовать».

В самом деле, министр просвещения и вероисповеданий Эйхгорн тоже приложил усилия к тому, чтобы приглашение братьев Гримм в Берлин воспоследовало уже 2 ноября 1840 года, но Беттина фон Арним была этим все еще недовольна. «При жалованье в 2000 талеров на двоих. не может быть и речи о ясно выраженной воле короля, чтобы братья, не зная забот, отдались своим литературным занятиям, — писала она Гумбольдту, — у обоих братьев до сих пор был такой же оклад… и притом бесплатная квартира в доме их невестки; и хотя доброе отношение сограждан облегчало им жизнь, им все же приходилось сильно себя ограничивать. Врач ничего с них не брал, школьные учителя почитали за честь обучать их детей бесплатно, ни один торговец не желал на них наживаться — такого участия друзей им отныне не видать. В дешевом Касселе жилось так скудно, что Якобу не на что было заказать себе черный сюртук…»

Указом от 11 января 1841 года жалованье братьев Гримм было повышено до 3000 талеров, и 500 талеров им выплатили на расходы по переезду из Касселя в Берлин. После переезда Вильгельм Гримм был также произведен в действительные члены Прусской академии наух, так что оба брата теперь имели право читать лекции в Берлинском университете.

Ранним утром 8 декабря 1840 года Якоб Гримм прибыл в Берлин, чтобы подыскать подходящую квартиру для себя, для брата и его семьи и подготовить их переезд. Ведь дети Вильгельма были уже не маленькими — Герману исполнилось тринадцать, Рудольфу десять, Густхен восемь лет. К тому же Якобу, так же, как Вильгельму, нужны были помещения для работы, и оба они привыкли жить в общении с природой. А в Берлине это и тогда уже было не так просто — в 1840 году прусская столица насчитывала уже 328 000 жителей. По совету Беттины фон Арним, жившей на северной окраине Тиргартена, Якоб Гримм выбрал квартиру, расположенную тоже в Тиргартене, на улице Леннэ.

«14 марта 1841 года, — писал Вильгельм Гримм Даль-ману, — рано поутру тяжело груженная карета выехала наконец из ворот и на шестой день, поскольку из-за разлившихся Заале и Мульде нам пришлось ехать окольными путями, 19 числа в полдень мы прибыли на место. Шесть дней пришлось жить в гостинице, пока мы смогли поселиться в своей квартире, и много времени прошло, прежде чем мы как следует устроились в этих очень красивых, но не очень просторных комнатах».

«Они бы и в 1840 году не поехали в Берлин, если бы обстоятельства оставили им хоть какую-то возможность выбора, — рассуждал почти четверть века спустя сын Вильгельма Герман, — Вильгельм побывал там в 1809 году, когда навещал \хима фон Арнима; город ему совсем не понравился… После того как они выбрали для себя Берлин и переехали туда, это недоброе мнение сменилось противоположным, потому что Берлин предоставил им покой, уют и пособия для работы в еще большей степени, чем когда-то Кассель. Оба брата были довольны Берлином; особенно мой отец часто в самом радужном свете представлял приезжим преимущества берлинской жизни. Независимые, свободно распоряжаясь своим временем, без каких бы то ни было общественных обязанностей, они там совершенно освоились».

27 мая 1841 года, через десять недель после приезда в столицу Пруссии, Вильгельм писал Гервинусу: «То, что я могу совершать свою обычную прогулку, минуя жаркий шумный город, тоже кое-чего стоит. Квартира у нас, правда, не такая большая, как в Гёттингёне, но очень красивая, и весь дом обставлен толково и со вкусом. А в самом городе уж больно длинные улицы…

Наше личное положение настолько благоприятно, что лучшего и желать нельзя, — полная свобода и притом все-таки возможность сотрудничать в университете, мы с благодарностью это признаем. Мы хотим жить по возможности уединенно и надеемся, что нам это удастся. Здешняя жизнь в целом производит на меня такое впечатление, какого я и ожидал. Люди воспитанны, обязательны и приветливы, но сказать, что я нашел здесь многих, коим у меня возрадовалось сердце, я никак не могу>. Но все-таки вскоре у них образовался круг знакомых, с которыми Вильгельм и его близкие поддерживали тесный контакт, — центром его была Беттина фон Арним.

Клеменс Брентано узнал из письма своей сестры Беттины от 26 мая 1841 года: «Гриммы теперь здесь, ты, наверное, читал в газете, что студенты встретили их рукоплесканиями, шедшими от чистого сердца. Живут они возле Бранденбургских ворот… Перед их домом растут красивые дубы, им здесь очень хорошо. Якоб, человек скромнейший, в то же время самого миролюбивого нрава, руководивший оппозицией (в деле «гёттингенской семерки»), словно священнослужитель, подавляя всякие раздоры, но и не пользуясь попусту каким-либо правом или долгом, вышел из этого конфликта общественных воззрений, тайных наветов и политических махинаций с ореолом святого, и это не следует понимать фигурально. Однако великое спокойствие, какое он обрел благодаря столь важным вопросам, что, стремясь ответить на них, рисковал своим посюсторонним благом, придало его чертам силу борца и в то же время просветленность страстотерпца, и мало кто может, увидев его, не почувствовать себя пристыженным».