В моем восприятии лирический герой поэзии Н.С. Гумилева – это странствующий рыцарь, бесстрашный завоеватель экзотических миров и первооткрыватель красоты земной жизни. Поэт умел видеть и ценить яркость, неповторимость каждого момента бытия, наслаждаться его прелестью и дарить это чувство своим читателям. И в поздних стихах послереволюционной эпохи лирический герой Гумилева оставался романтиком, который мучился предощущением рождения в человеке «шестого чувства», открывающего все тайны мира. Он не переставал стремиться к постижению единого верного пути развития цивилизации.
Стихотворение «Заблудившийся трамвай» (1919 (?)) посвящено времени смятения человеческой души, когда многие не могли нащупать свою дорогу в эпоху великих перемен. Перед нами мелькают фрагменты античного, средневекового, восточного, китайского, русского мира, но они не складываются в общую картину:
Поздно. Уж мы обогнули стену,
Мы проскочили сквозь рощу пальм,
Через Неву, через Нил и Сену
Мы прогремели по трем мостам.
Автор словно предоставляет читателю право осмыслить связь времен и пространств, воссоздав из кусочков грандиозное полотно мироздания.
«Заблудившийся трамвай» является фантасмагорическим образом, символизирующим разлад человека с эпохой. Человек оказывается потерянным в «бездне времен», уже поздно что-либо останавливать. Традиционная для Гумилева тема странствий преобразуется в тему скитаний, бессмысленных блужданий, а судьба поколения представляется «бурей темной, крылатой». Прежде поэт пытался преодолеть несогласие между красотой жизни и блеклостью внутреннего мира человека, развлечь любимую, как, например, в стихотворении «Жираф», описанием живописных африканских пейзажей. Теперь же герой чувствует противоречие в себе, между своим поколением и эпохой:
Где я? Так томно и тревожно
Сердце мое стучит в ответ:
«Видишь вокзал, на котором можно
В Индию Духа купить билет?»
Фантастические образы в стихотворении сливаются с бытовыми деталями и подробностями:
В красной рубашке, с лицом как вымя,
Голову срезал палач и мне,
Она лежала вместе с другими
Здесь, в ящике скользком, на самом дне.
Пейзаж теряет всю свою экзотику:
А в переулке забор дощатый,
Дом в три окна и серый газон…
На первый план выходит антитеза цветовых эпитетов: «кровью налитые буквы», «в красной рубашке» – «серый газон».
Поражает полифония текста: мы слышим и «вороний грай», и «звоны лютни», и «дальние громы». Все звуки нагнетают ощущение беспокойства, тревоги, почти паники: «мы прогремели», «сердце мое стучит».
Среди такого многоцветия красок и звуков в смятенной душе героя странным диссонансом звучит лирическая история о невесте, не дождавшейся своего жениха:
Машенька, ты здесь жила и пела,
Мне, жениху, ковер ткала,
Где же теперь твой голос и тело,
Может ли быть, что ты умерла?
Образ Машеньки, которая «стонала в своей светлице», героя «с напудренной косой», Императрицы рождают ассоциации с «Капитанской дочкой» А.С. Пушкина. Таким образом автор обращает нас к теме слияния личной судьбы с судьбой страны, частного с общим, теме, которая всегда волновала русских писателей. Яркий образ «бьющего света» свободы неразрывно связан с целыми поколениями:
Люди и тени стоят у входа
В зоологический сад планет.
В стихах Гумилева военного и послереволюционного периода все чаще появляются религиозные мотивы, они как бы становятся духовной опорой для лирического героя, который в ранней романтической поэзии представлялся более уверенным в своей физической силе, рыцарем, готовым в одиночку противостоять миру зла и несправедливости. Теперь герой соединяет свою судьбу с жизнью возлюбленной в молитве:
Верной твердынею православья
Врезан Исакий в вышине,
Там отслужу молебен о здравье
Машеньки и панихиду по мне.
Но все же лирический герой по-прежнему жаждет активного действия, он тоскует по «знакомому и сладкому ветру» странствий, он, как и раньше, готов принять бой:
И сразу ветер знакомый и сладкий,
И за мостом летит на меня
Всадника длань в железной перчатке
И два копыта его коня.
Этот мотив действия, как ни странно, сочетается в стихотворении со страстным желанием затормозить летящее время, неслучайно, дважды повторяется обращение:
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон!
Герой словно пытается остановить «темную, крылатую» бурю, которая проносится, угрожая все смести на своем пути, которая не дает самому человеку возможность принимать решения, выбирать дорогу. Поэтому и проходит сквозь все стихотворение ключевой образ заблудившегося сознания. В завершающей строфе мотив тьмы, в которой заблудилась душа, достигает апогея:
И все ж навеки сердце угрюмо,
И трудно дышать, и больно жить…
Машенька, я никогда не думал,
Что можно так любить и грустить!
Сердце героя не просто «угрюмо», а «навеки… угрюмо». Как жить дальше, когда «и трудно дышать, и больно жить»?! Но именно эта боль подтверждает, что душа живет, она еще способна «любить и грустить». Значит есть еще кому остановить вагон, есть кому встретить всадника с дланью «в железной перчатке» и отслужить молебен.
