Поэтическая мысль стихотворения реализуется во внутреннем эстетическом движении от элегической интонации мочального размышления к мрачному, трагическому обобщению, от высокой романтической ноты к скорбной и горькой иронии.

Основную эмоционально-смысловую нагрузку в первой части несут слова, освященные традицией элегического романтизма: «печально», «состарится», «томит», «вянем». Другой стилистический пласт - слова философского и отчасти общественно-политического содержания: «познанья», «сомненья», «бездействии», «добру», «злу», «борьбы», «властно», «рабы. Они придают элегическому зачину («Печально я гляжу на наше поколенье!») характер философского размышления. На этом фоне интонационно выразительно звучат слова ораторского стиля, резкие оценочные эпитеты-«постыдно», «позорно», «презренные». Они подготавливают высокую романтическую ноту, усиливающую эмоционально мысль поэта:

* Так тощий плод, до времени созрелый,
* Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз,
* Висит между цветов, пришлец осиротелый,
* И час их красоты - его паденья час!
Последние строки уже предвещают мрачный исход. Во второй части заметна новая лексическая струя и связанная с ней новая интонационная окраска стиха. Слова ораторского стиля отсутствуют. Выразительный эффект достигается тонкой игрой «поэтизмов» и «прозаизмов» («мечты поэзии», «создания искусства», «восторгом сладостным»- «не шевелят»; «чувства» - «остаток»; «чаши наслажденья» - «касались»), которая поддержана употреблением контрастных слов («ненавидим» - «любим», «ни злобе» - «ни любви», «холод» - «огонь», «скучны» - «забавы», «забавы» - «разврат», «добросовестный» - «разврат», «спешим» «назад», «к гробу»–«насмешливо», «царствует», т. е. величаво-спокойно господствует,-«кипит»). Высокая романтическая нота первой части сменяется скорбным реквиемом. Ореол романтики («И час их красоты - его паденья час!») последовательно снят. Судьба поколения не содержит ни грана высокой романтики. Поколение способно лишь на сатанинскую насмешку над самим собой. Но и этого мало.

В последней части вновь появляются слова ораторского стиля в сочетании с лексикой, носящей философский оттенок («ни мысли плодовитой», «ни гением начатого труда», «судья», «гражданина», «потомок», «оскорбит», «презрительным»). Здесь уже совершенно нет былой элегичности. Вместо нее - бытовой, обыденный план («Насмешкой горькою обманутого сына Над промотавшимся отцом»). Чем дальше развенчивается поколение, тем прозаичнее стиль. Всякий ореол романтической идеализации исчезает, и вместо него естественно возникает сравнение с заурядной бытовой мелодрамой, и Лермонтовское сравнение обнажает правду о поколении, ум и чувства которого лишены большого общественного содержания. Но как раз в этом и заключена подлинная общественная трагедия поколения и моменты в характеристике поколения связаны с эмоциональным нарастанием, со все более крепнущими нотами осуждения, с чувствами горечи и насмешки, с иронией и даже сарказмом. Эмоциональное движение достигает апогея в заключительной строфе, там, где сорвана романтическая маска и где предстала голая и безыскусная правда. Бытовая окраска заключительных строк совпадает с наибольшей силой эмоционального осуждения. Заключительный аккорд лермонтовского реквиема выражает и степень моральной опустошенности поколения, и высоту лермонтовских общественных критериев, и глубину поэтического обобщения.

Сочетание в «Думе» различных стилистических пластов, смена интонаций заставляет говорить о жанровом своеобразии стихотворения. Перед нами предстала не традиционная элегия, для которой характерно единство стиля и интонации, не философская элегия, не гражданская ода, а лирический жанр, совмещающий признаки различных жанров романтической лирики и тем разрушающий незыблемую жанровую целостность. Содержание стихотворения не вмещается в границы определенного жанра. Гражданская тема в стихотворении становится глубоко личной, интимной темой, зависимой не от того или иного душевного состояния поэта, а вырастающей из его взгляда на мир. Это-то и придает стихотворению цельность и завершенность.

Сложность лермонтовской романтической позиции в «Думе» заключается в том, что поколение осуждается личностью, но эта личность не отделяет себя от поколения. Темой стихотворения становится не просто «я» и не просто «мы», а отношение «я» к «мы».

Трагедия самого поэта наиболее явственно выражается I! романтической иронии. Беспредельность личных желаний, романтический порыв к чему-то затаенному, постоянно осмеиваемый и заключенный в клетку частного мира, - таковы контрастные чувства, переполняющие поэта. Согласно традиции высокого романтизма, как верно заметил Д. Максимов, поэт-романтик не подлежал критике.

Точно так же не подлежал критике лирический герой романтической, поэзии. В «Думе» высокое - герой, «я» - включается в низменное «мы», «толпа» («Толпой угрюмою и скоро позабытой Над миром мы пройдем без шума и следа…»). Осуждение распространяется Лермонтовым и на себя. В «Думе» Лермонтов предстает одновременно и судьей, и подсудимым. При всем своем негодовании Лермонтов осознал себя сыном века, и потом пороки поколения суть его собственные пороки. В этом нет ничего обидного для поэта. Напротив, нужно удивляться гражданской и человеческой смелости Лермонтова, беспощадности к себе и исключительной трезвости. Еще А. В. Луначарский заметил, что в «Думе» Лермонтов «клянет» свое поколение (и себя в том числе) «в качестве жертв безвременья».