Все необычно в мире писателя А. Платонова. Его голос звучит слегка приглушенно, печально. Кажется, что это тихий разговор о жизни писателя с читателем. Глубинная тишина заставляет думать, сопереживать сильнее, чем любые громкие слова. О многом заставляет задуматься платоновский герой, потому что он сам прежде всего человек думающий. «Я нечаянно встал, хожу один и думаю», — так совсем не по-детски жалуется мальчик-сирота в рассказе «Глиняный дом в уездном саду».

Другой, уже взрослый герой, тоже одинокий искатель всеобщего счастья, говорит о своем месте в мире: «Я здесь не существую… я только думаю здесь» (повесть «Котлован »). И Фома Пухов, герой повести «Сокровенный человек», — тоже стихийный философ, которо-, му хочется «очутиться среди множества людей и заговорить о всем мире». Он путешествует по проселкам революции, стремясь понять что-то важное во времени и в себе, «не в уюте, а от пересечки с людьми и событиями». Он действительно «сокровенный человек», потому что задумывается и философствует там, где другие действуют машинально. Курит он, например, «для ликвидации жажды», на работу идет, не успев погоревать о смерти жены, о своей бесприютности, потому что «все совершается по законам природы».

В «Чевенгуре» А. Платонов описывает фантастический город, где коммунизм уже якобы построен, и картина этого «рая на земле» довольно непривлекательна. Люди там вообще ничего не делают, поскольку «труд способствует происхождению имущества, а имущество — угнетению», «за всех и для каждого работало единственное солнце, объявленное в Чевенгуре всемирным пролетарием». А «труд раз навсегда объявлялся пережитком жадности и эксплуатационноживотным сладострастием…». Однако каждую субботу люди в Чевенгуре «трудились», перетаскивая с места на место «на руках» сады или передвигали дома. В этом романе А. Платонов предстал как достойный наследник великих этических учений, мечтаний о «восстановлении погибшего человечества» (Ф. Достоевский).Герои «Чевенгура» — странные, нелепые, часто ужасающие искренностью своей жестокости и привязанности к миражным целям — обозначили своей судьбой-предостережением ту опасную пропасть, которая нередко отделяет (и отдаляет) человечество от обетованной земли.

Еще более жестко обозначена эта пропасть в повести «Котлован». При чтении этой повести не отпускает какое-то трудно определяемое словом горестное и тяжкое ощущение.

«Где четыре времени года?» — кричит умирающая Настя. Их нет — ни лета, ни весны, только поздняя осень и зима. Хотя действие повести начинается в конце лета и кажется тепло и даже жарко, но почему-то при чтении как-то холодно и неуютно — словно откуда-то веет космическим холодом. Недаром герои «Котлована» постоянно пытаются отогреться и согревают друг друга, — но так и не смогли согреть своим дыханием девочку Настю. Может быть, потому, что в этом «чужом мире страшно одиноким чувствует себя человек». «Мы все живем на пустом свете», — утверждает бригадир Чиклин. «Неужели внутри всего света тоска?» — недоумевает Софронов.

Инженер Прушевский, размышляя о строящемся доме, для которого и роется котлован, тревожится о будущем: «Дом должен быть населен людьми, а люди наполнены той излишней теплотою жизни, которая названа однажды душой ». Видимо, произошла — и происходит — утечка этой «излишней теплоты жизни», души.

Каждый, кто впервые открывает книги А. Платонова, должен отказаться от привычной беглости чтения: глаз готов скользить по привычным очертаниям слов, но при этом разум за ним не поспевает. Какая-то сила заставляет задерживаться на каждом слове. И здесь не тайна мастерства, а тайна человека, разгадывание которой, по убеждению Ф. М. Достоевского, есть единственное дело, достойное того, чтобы посвятить ему жизнь.