Повесть «Котлован» по праву считают самым совершенным, «мыслеемким» произведением Платонова. «Котлован начинается стремительно, но с рассуждения, а не с события: у очередного платоновского скитальца Вощева (рабочего, инженера?) возник некий «кочевой зуд» в ногах, тоска от бессмысленности жизни, сорвавшая его с насиженного места. Взял да и шагнул с некоего благополучного завода, работающего по плану, в магнитное стихийное поле идей, споров утопического котлована[6]. Исследователи обратили внимание на особенность фамилии Вощева. В данной фамилии героя мерцает множество разных смыслов: «воск», «вощеный», т.е. человек, абсолютно чуткий к воздействиям жизни, все вбирающий, подчиняющийся течениям. Но «Вощев» - это и «вотще», т. е. напрасно, тщетно (намек на его тоску, волю к поискам сложной истины).

В «Котловане» Платонов вновь собрал все крайнее, предельное, что вымечтали темные, анархические низы России в своих снах о будущем. Он собрал все светлое и мрачное, болезненное, даже страшное, что породили в нем же века рабства, разобщения, гнета, невежества. Все делается этими людьми, верными своей идее жизни, неискушенными, наивными, а порой жестокими, как дети, с редкой категоричностью, максимализмом решений, с четко заявленной потребностью резкого, волевого изменения всего мироздания. Восхищаться силой наивного сознания, историческим подвигом «сырых» правдоискателей Платонов уже не может. Строители котлована все делают не для себя, а «впрок». Весь смысл строительства дома общепролетарского счастья для героев «Котлована» - в преодолении собственного эгоизма, обольщений личной выгоды. Когда умирает девочка Настя, этот хрупкий носитель еще не пришедшего будущего, благая весть из него, как Вощев, даже видя могучие колонны тружеников, содрогнулся: «… стоял в недоумении над этим утихшим ребенком, - он уже не знал, где же теперь будет коммунизм на свете, если его нет сначала в детском чувстве и в убежденном впечатлении? Зачем ему теперь нужен смысл жизни и истина всемирного происхождения, если нет маленького верного человека, в котором бы истина стала бы радостью и движением?» [23, 354].