Способность видеть чудесное
в обыкновенном — неизменный
признак мудрости.
Ралф Уолдо Эмерсон
«За свою жизнь старуха рожала много и любила рожать, но теперь в живых у нее осталось пятеро...»
Скромный и вовсе не новый сюжет, обыденный материал — так откуда же ощущение радости, которое оставляет повесть Валентина Распутина? Ну, старуха, восемьдесят лет прожила, детей нарожала. В живых остались двое сыновей и три дочери. У младшего, Михаила, который один из всех остался в деревне, она и доживает свой век. Теперь при смерти, и собираются проводить ее в последний путь дети, взрослые уже и совсем разные.
Распутин в своей первой создавшей ему имя повести «Деньги для Марии» также не пользовался остросюжетными приемами. Продавщица сельмага ждет ревизии, а товары в те годы было принято иногда отпускать под запись, на доверие, в долг. Хоть и была эта практика незаконной. И едет ее муж по родственникам и друзьям в надежде занять деньги. Иначе посадят жену. Да, первая повесть не отличалась особой оригинальностью сюжета. Но читалась на одном дыхании, так как вставали за кажущейся простотой сложные и своеобразные характеры русских людей.
Характер старухи Анны принадлежит к тому же социальному типу — народный образ деревенской женщины, выдюжившей терпением и трудом и голодное детство, и страшное испытание войной, и неустроенность послевоенных лет. Выстоявшей на всех ветрах — и не загрубевшей, не очерствевшей душой. Эта внутренняя безмерная доброта и деликатность старухи Анны, почти детская незащищенность, незамут-ненность нравственной чистоты и человечности без тени сентиментальности переданы в повести.
Смертью, а вернее, — жизнью главной героини проверяются ее дети. Для них смерть матери — высокая трагедия, так как мать уходит из жизни, отдав им все. Для автора же трагедия (или драма) то, что дети ее — Люся, Варвара, Илья, Михаил — не выдержали проверки на человечность. Суровым приговором завершается эта столь скромная по жизненному материалу повесть. Страшно читать о том, как совестится мать, тихо радуясь вместе с тем последнему счастью, совестится того, что держит детей всех тут, отрывая от их важных дел. Как будто могут у них быть дела более важные.
Самое страшное — в тех наигранных, лживых словах, с которыми прощаются дети с матерыо, в глубине души зная, что это последние слова: «И не обижайся на нас. Так надо». Надо не по закону человечности, а по закону суеты. Но душенной тупости, внутренней черствости, а проще — недостатку доброты.
«Выздоравливай, мама. И не думай ни о какой смерти».
Ночью мать умерла.
Нравственный суд завершен. Вопрос поставлен. Немалой важности вопрос - об угрозе бездуховности, о сострадании и милосердии, о том, что такое человек и что такое человечность.
