Cочинение «Добро и зло. Человек и его вера»

Прощайте пламенных врагов,
Вам причинивших горечь муки,
Дружней протягивайте руки.
Прощайте пламенных врагов!
Страдайте стойче и святей,
Познав величие страданья.
Своим потомкам в назиданье
Страдайте стойче и святей!
Игорь Северянин

Борьба добра и зла, лихорадочное стремление обрести смысл жизни, решить для себя, в чем нравственные принципы поведения человека, на что должна опираться совесть человека, содержится ли истина в религиозной вере или атеистическом безверии -- таков круг вопросов, которые ставят многие писатели, поэты, философы.
Русские писатели смотрели на жизненные события, характеры и стремления людей, озаряя их светом евангельской истины. Это чутко воспринял и точно выразил Н. А. Бердяев: "В русской литературе у великих русских писателей религиозные темы и религиозные мотивы были сильнее, чем в какой-либо литературе мира. Вся наша литература XIX века ранена христианской темой, вся она ищет спасения, вся она ищет избавления от зла, страдания, ужаса жизни для человеческой личности, народа, человечества, мира. В самых значительных своих произведениях она проникнута религиозной мыслью. Соединение муки о Боге с мукой о человеке делает русскую литературу христианской даже тогда, когда в сознании своем русские писатели отступали от христианской веры".
Вечная тема для каждого человека, самая актуальная в наше время -- "добро и зло" очень ярко выражена в произведении Гоголя "Вечера на хуторе близ Диканьки". С этой темой мы встречаемся уже на первых страницах повести "Майская ночь, или Утопленница" -- самой красивой и поэтической.
Действие в повести происходит вечером, в сумерки, между сном и явью, на грани реального и фантастического. Изумительна природа, окружающая героев, прекрасны и трепетны чувства, испытываемые ими. Однако в прекрасном пейзаже есть нечто, что нарушает эту гармонию, беспокоит Галю, чувствующую присутствие злых сил совсем рядом. Что это? Здесь произошло дикое зло, зло, от которого даже дом внешне изменился.
Отец под влиянием мачехи выгнал родную дочь из дома, толкнул на самоубийство.
Но зло не только в страшном предании.
Оказывается, у Левко есть сильный соперник. Его родной отец. Человек жестокий, злобный, который, будучи Головой, обливает на морозе людей холодной водой. Левко не может добиться у отца согласия на брак с Галей. На помощь ему приходит Чудо: панночка, утопленница, обещает любую награду, если Левко поможет избавиться от ведьмы.
Панночка обращается именно к Левко за помощью, так как он добр, отзывчив на чужую беду, с сердечным волнением слушает он печальный рассказ панночки.
Левко нашел ведьму. Он узнал ее, так как "внутри у ней виделось что-то черное, а у других светилось".
И сейчас, в наше время, у нас живы эти выражения: "черный человек", "черное нутро", "черные мысли, дела".
Когда ведьма бросается на девушку, на лице ее сверкает злобная радость, злорадство. И как бы ни маскировалось зло, добрый, чистый душой человек способен его почувствовать, распознать.
Идея дьявола, как олицетворенное воплощение злого начала, волнует умы людей с незапамятных времен. Она нашла отражение во многих сферах человеческого бытия: в искусстве, религии, суевериях и так далее. В литературе эта тема тоже имеет давние традиции. Образ Люцифера -- падшего, но не раскаявшегося ангела света -- словно магической силой притягивает к себе неудержимую писательскую фантазию, каждый раз открываясь с новой стороны.
Например, Демон Лермонтова -- образ человечный и возвышенный. Он вызывает не ужас и отвращение, а сочувствие и сожаление.
Демон у Лермонтова -- это воплощение абсолютного одиночества. Однако он не сам добивался его, добивался безграничной свободы. Напротив, он одинок поневоле, он страдает от своего тяжелого, как проклятие, одиночества и преисполнен тоски по духовной близости. Низвергнутый с небес и объявленный врагом небожителей, он не смог стать своим в преисподней и не сблизился с людьми.
Демон находится как бы на грани разных миров, и поэтому Тамара представляет его следующим образом:

То был не ангел-небожитель,
Ее божественный хранитель:
Венок из радужных лучей
Не украшал его кудрей.
То не был ада дух ужасный,
Порочный мученик -- о нет!
Он был похож на ветер ясный:
Ни день, ни ночь -- ни мрак, ни свет!..

Демон тоскует по гармонии, но она недоступна для него, и не потому, что в его душе гордыня борется с желанием примирения. В понимании Лермонтова гармония вообще недоступна: ибо мир изначально расколот и существует в виде несоединимых противоположностей. Даже древний миф свидетельствует об этом: при создании мира были разъединены и противопоставлены свет и тьма, небо и земля, твердь и вода, ангелы и демоны.
Демон страдает от противоречий, раздирающих все вокруг него. Они отражаются в его душе. Он всемогущ -- почти как Бог, но им обоим не под силу примирить добро и зло, любовь и ненависть, свет и мрак, ложь и правду.
Демон тоскует по справедливости, но и она недоступна для него, мир, основанный на борьбе противоположностей, не может быть справедливым. Утверждение справедливости для одной стороны всегда оказывается несправедливостью с точки зрения другой стороны. В этой разъединенности, рождающей ожесточенность и все остальное зло, заключена всеобщая трагедия. Такой Демон не похож на своих литературных предшественников у Байрона, Пушкина, Мильтона, Гёте.
Образ Мефистофеля в "Фаусте" Гёте сложен и многосторонен. Это Сатана -- образ из народной легенды. Гёте придал ему черты конкретной живой индивидуальности. Перед нами циник и скептик, существо остроумное, но лишенное всего святого, презирающее человека и человечество. Выступая, как конкретная личность, Мефистофель в то же время является сложным символом. В социальном плане Мефистофель выступает как воплощение злого, человеконенавистнического начала.
Однако Мефистофель символ не только социальный, но и философский. Мефистофель -- воплощение отрицания. Он говорит о себе: "Я отрицаю все --// И в этом моя суть".
Образ Мефистофеля необходимо рассматривать в неразрывном единстве с Фаустом. Если Фауст -- воплощение созидательных сил человечества, то Мефистофель представляет символ той разрушительной силы, той разрушительной критики, которая заставляет идти вперед, познавать и творить.
В "Единой физической теории" Сергея Белых (Миасс, 1992) можно найти слова об этом: "Добро -- это статика, покой -- это потенциальная составляющая энергии... Зло -- это движение, динамика -- кинетическая составляющая энергии".
Господь именно так определяет функцию Мефистофеля в "Прологе на небесах":

Слаб человек: покорствуя уделу,
Он рад искать покоя, -- потому
Дам беспокойного я путника ему:
Как бес, дразня его, пусть возбуждает к делу.

Комментируя "Пролог на небесах", Н. Г. Чернышевский в своих примечаниях к "Фаусту" писал: "Отрицания ведут только к новым, более чистым и верным убеждениям... С отрицанием, скептицизмом разум не враждебен, напротив, скептицизм служит его целям..."
Таким образом, отрицание -- это лишь один из витков прогрессивного развития.
Отрицание, "зло", воплощением которого и является Мефистофель, становится толчком движения, направленного против зла.

Я часть той силы,
что вечно хочет зла
и вечно совершает благо --

так сказал о себе Мефистофель. И эти слова М. А. Булгаков взял эпиграфом к своему роману "Мастер и Маргарита".
Романом "Мастер и Маргарита" Булгаков говорит читателю о смысле и ценностях вневременных.
В объяснении невероятной жестокости прокуратора Пилата по отношению к Иешуа Булгаков следует за Гоголем.
Спор римского прокуратора Иудеи и бродячего философа по поводу того, будет ли царство истины или нет, порой обнаруживает если не равенство, то какое-то интеллектуальное сходство палача и жертвы. Минутами даже кажется, что первый не совершит злодеяние над беззащитным упрямцем.
Образ Пилата демонстрирует борение личности. В человеке сталкиваются неравные начала: личная воля и власть обстоятельств.
Иешуа духовно преодолел последнюю. Пилату этого не дано. Иешуа казнен.
Но автору захотелось провозгласить: победа зла над добром не может стать конечным результатом общественно-нравственного противоборства. Этого, по Булгакову, не приемлет сама природа человеческая, не должен позволить весь ход цивилизации.
Предпосылками для такой веры были, убежден автор, поступки самого римского прокуратора. Ведь именно он, обрекший на смерть несчастного преступника, приказал тайно убить Иуду, предавшего Иешуа. В сатанинском прячется человеческое и совершается, пусть и трусливое, возмездие за предательство.
Теперь, спустя многие столетия, носители дьявольского зла, чтобы окончательно искупить свою вину перед вечными странниками и духовными подвижниками, всегда шедшими на костер за свои идеи, обязаны стать творцами добра, вершителями справедливости.
Распространившееся в мире зло приобрело такой размах, хочет сказать Булгаков, что сам Сатана вынужден вмешаться, потому что не осталось никакой другой силы, способной это сделать. Так появляется в "Мастере и Маргарите" Во-ланд. Именно Воланду автор дает право казнить или миловать. Все скверное в той московской суете чиновников и элементарных обывателей испытывает на себе сокрушительные удары Воланда.

Воланд -- это зло, тень.
Иешуа -- это добро, свет.

В романе постоянно идет противопоставление света и тени. Даже солнце и луна становятся почти участниками событий.
Солнце -- символ жизни, радости, подлинного света -- сопровождает Иешуа, а Луна -- фантастический мир теней, загадок и призрачности -- царство Воланда и его гостей.
Булгаков изображает силу света через силу тьмы. И наоборот, Воланд, как князь тьмы, может почувствовать свою силу только тогда, когда есть хоть какой-то свет, с которым нужно бороться, хотя и сам признает, что у света, как у символа добра, есть одно неоспоримое преимущество -- созидательная сила.
Булгаков изображает свет через Иешуа. Иешуа Булгакова -- это не совсем евангельский Иисус. Он просто бродячий философ, немного странный и совершенно не злой.
"Се -- человек!" Не Бог, не в божественном ореоле, а просто человек, но какой человек!
Все его истинное божественное достоинство -- внутри его, в его душе.
Левий Матвей не видит в Иешуа ни одного недостатка, поэтому не в силах даже пересказать простые слова своего Учителя. Несчастье его в том, что он так и не понял, что свет описать нельзя.
Левий Матвей не может ничего возразить на слова Воланда: "Не будешь ли так добр подумать над вопросом: что бы делало твое добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли все тени? Ведь тени получаются от предметов и людей? Не хочешь ли ты ободрать все живое из-за твоей фантазии насладиться полным светом? Ты глуп".
Иешуа бы ответил примерно так: "Чтобы были тени, мессир, нужны не только предметы и люди. Прежде всего нужен свет, который и во тьме светит".
И тут вспоминается рассказ Пришвина "Свет и тень" (Дневник писателя): "Если цветы, дерево всюду поднимаются на свет, то и человек с этой же биологической точки зрения особенно стремится ввысь, к свету, и конечно, он это самое движение свое ввысь, к свету называет прогрессом... Свет приходит от Солнца, тень от земли, и жизнь, порожденная светом и тенью, проходит в обычной борьбе двух этих начал: света и тени.
Солнце, вставая и уходя, приближаясь и удаляясь, определяет на земле наш порядок: наше место и наше время, И вся красота на земле, распределение света и тени, линий и красок, звука, очертаний неба и горизонта -- все, все есть явления этого порядка. Но где границы солнечного порядка и человеческого?
Леса, поля, вода своими парами и вся жизнь на земле стремится к свету, но, если бы не было тени, не могло бы и жизни быть на земле, на солнечном свету все бы сгорело... Мы живем благодаря теням, но тени мы не благодарим и все дурное называем теневой стороной жизни, а все лучшее: разум, добро, красоту -- стороной светлой.
Все стремится к свету, но если бы всем сразу -- свет, жизни бы не было: облака облегают тенью своей солнечный свет, так и люди прикрывают друг друга тенью своей, она от нас самих, мы ею защищаем детей своих от непосильного света.
Тепло нам или холодно -- какое дело Солнцу до нас, оно жарит и жарит, не считаясь с жизнью, но так устроена жизнь, что все живое тянется к свету.
Если бы не было света, все погрузилось бы в ночь".
Необходимость зла в мире равна физическому закону света и теней, но подобно тому как источник света находится вовне, а тень отбрасывают лишь непрозрачные предметы, так и зло существует в мире лишь вследствие наличия в нем "непрозрачных душ", которые не пропускают через себя божественный свет.
Добра и зла не было в первозданном мире, добро и зло явились потом. То, что мы называем добром и злом, есть результат несовершенства сознания.
Зло начало появляться в мире тогда, когда появилось сердце, способное чувствовать злобное, то, что не есть зло по существу.
В тот момент, когда сердце впервые допускает, что зло есть, зло рождается в этом сердце, и в нем начинают бороться два начала. "Человеку задана задача поиска истинной меры в себе, поэтому среди "да" и "нет", среди "добра" и "зла" он борется с тенью.
Злое начало -- злые мысли, лживые поступки, неправедные слова, охота, война.
Подобно тому как для отдельного человека отсутствие душевного мира является источником беспокойства и многих несчастий, так для целого народа отсутствие добродетелей ведет к голоду, к войнам, к мировым язвам, пожарам и всяческим бедствиям.
Своими помыслами, чувствами и поступками человек преображает окружающий мир, делает его адом или раем, в зависимости от своего внутреннего уровня" (Ю. Терапиано, "Маздеизм").
Кроме борьбы света и тени, в романе "Мастер и Маргарита" рассматривается еще одна важная проблема -- проблема человека и веры.
Слово "вера" неоднократно звучит в романе не только в привычном контексте вопроса Понтия Пилата к Иешуа Га-Ноцри: "...веришь ли ты в каких-нибудь богов?" "Бог один" -- ответил Иешуа, -- в него я верю", но и в гораздо более широком смысле: "Каждому будет дано по его вере".
В сущности, вера в последнем, более широком смысле, как величайшая нравственная ценность, идеал, цель жизни, является одним из оселков, на котором проверяется нравственный уровень любого из персонажей. Вера во всемогущество денег, стремление любыми средствами хапнуть побольше -- это своеобразное кредо Босого, буфетчика. Вера в любовь -- смысл жизни Маргариты. Вера в доброту -- главное, определяющее качество Иешуа. Страшно потерять веру, как теряет Мастер веру в свой талант, в свой гениальный угаданный роман. Страшно этой веры не иметь, что свойственно, например, Ивану Бездомному.
За веру в мнимые ценности, за неумение и душевную лень найти свою веру человек бывает наказан, как в булгаковском романе персонажи наказаны болезнью, страхом, муками совести.
Но совсем страшно, когда человек сознательно отдает себя служению мнимым ценностям, понимая их ложность.
В истории отечественной словесности за А. П. Чеховым прочно закрепилась репутация писателя если не вполне атеистически настроенного, то хотя бы индифферентного к вопросам веры. Это заблуждение. Быть безразличным к религиозной истине он не мог. Воспитанный в жестких религиозных правилах, Чехов в юности пытался обрести свободу и независимость оттого, что деспотически навязывалось ему ранее. Он знал так же, как и многие, сомнения, и те высказывания его, которые выражают эти сомнения, позже абсолютизировались писавшими о нем. Любое, даже и не вполне определенное высказывание, истолковывалось во вполне определенном смысле. С Чеховым это было совершать тем более просто, что сомнения свои он высказывал ясно, результаты же раздумий своих, напряженного духовного поиска не спешил выставлять на суд людской.
С. Н. Булгаков первым указал на мировое значение идей и художественного мышления писателя: "По силе религиозного искания Чехов оставляет позади себя даже Толстого, приближаясь к Достоевскому, не имеющему здесь себе равных". Чехов своеобразен в своем творчестве тем, что искания правды, Бога, души, смысла жизни он совершал, исследуя не возвышенные проявления человеческого духа, а нравственные слабости, падения, бессилие личности, то есть ставил перед собой сложные художественные задачи. "Чехову близка была краеугольная идея христианской морали, являющейся истинным этическим фундаментом всяческого демократизма, что всяческая живая душа, всяческое человеческое существование представляет собой самостоятельную, неизменную, абсолютную ценность, которая не может и не должна быть рассматриваема как средство, но которая имеет право на милостыню человеческого внимания".
Но подобная позиция, подобная постановка вопроса требует от человека и крайнего религиозного напряжения, ибо таит в себе опасность, трагичную для духа, -- опасность впасть в безысходность пессимистического разочарования во многих жизненных ценностях.
Только вера, истинная вера, которая подвергается при чеховской постановке "загадки о человеке" серьезному испытанию, может уберечь человека от безысходности и уныния -- но иначе и не обнаружить истинной ценности самой веры.
Автор заставляет и читателя приблизиться к той грани, за которой царствует беспредельный пессимизм, могуществует наглость "в загнивающих низинах и болотинах" человеческого духа.
В небольшом произведении -- "Рассказ старшего садовника" -- Чехов утверждает, что тот духовный уровень, на котором зиждется вера, неизменно выше уровня рассудочных, логических доводов, на которых пребывает безверие.
Вспомним содержание рассказа. В некоем городке жил праведник доктор, посвятивший свою жизнь без остатка служению людям. Однажды он был найден убитым, причем улики бесспорно обличали "известного своею развратною жизнью" шалопая, который, однако, отрицал все обвинения, хотя не мог представить убедительных доказательств своей невиновности. И вот на суде, когда главный судья уже готов был огласить смертельный приговор, он неожиданно для всех и для самого себя закричал: "Нет! Если я неправильно сужу, то пусть меня накажет Бог, но, клянусь, он не виноват! Я не допускаю мысли, чтобы мог найтись человек, который осмелился бы убить нашего друга, доктора! Человек не способен пасть так глубоко! -- Да, нет такого человека, -- согласились прочие судьи. -- Нет! -- откликнулась толпа. -- Отпустите его!"
Суд над убийцей -- это экзамен не только для жителей городка, но и для читателей: чему они поверят -- "фактам" или человеку, отрицающему эти факты.
Жизнь часто требует от нас сделать подобный же выбор, и от такого выбора зависит порой и наша судьба, и судьба других людей.
В этом выборе всегда испытание: сохранит ли человек веру в людей, а значит, и в себя, и в смысл своей жизни.
Сохранение веры утверждается Чеховым как высшая ценность в сравнении со стремлением к отмщению. В рассказе жители городка предпочли веру в человека. И Бог за такую веру в человека простил грехи всем жителям городка. Он радуется, когда веруют, что человек -- Его образ и подобие, и скорбит, если забывают о человеческом достоинстве, о людях судят хуже, чем о собаках.
Нетрудно заметить, что в рассказе вовсе не отрицается бытие Божие. Вера в человека становится у Чехова проявлением веры в Бога.
"Судите сами, господа: если судьи и присяжные более верят человеку, чем уликам, вещественным доказательствам и речам, то разве эта вера в человека сама по себе не выше всяких житейских соображений? Веровать в Бога нетрудно. В него веровали и инквизиторы, и Бирон, и Аракчеев.во истины или нет, порой обнаруживает если не равенство, то какое-то интеллектуальное сходство палача и жертвы.