Так, Петербург – это, с одной стороны, реальность, во многом остающаяся для нас загадкой; с другой стороны, хорошо организованный текст, имеющий свой язык и говорящий нам своими улицами, площадями, реками и каналами, островами и садами, зданиями и памятниками, людьми, историей и идеями. Н.П.Анциферов, один из крупнейших исследователей и знатоков Петербурга, так сформулировал свои впечатления от встречи с городом: "Петербург – это русские Афины. Стольный город русской духовной культуры" (Н.П.Анциферов, 1925, Л.2-3).

Петербургу в русской культуре и литературе поставлен особый петербургский текст. Топос Петербурга раскрывается в разных типах текста, которые являются составными частями общего петербургского текста русской культуры: петербургский текст архитектуры, живописи, музыки, художественной фотографии, литературы. Все эти элементы петербургского текста тесно взаимосвязаны между собой, и часто в качестве интертекстуальных данных одного текста выступают элементы другого. Наиболее хорошо исследован вербальный петербургский текст. В петербургском тексте русской литературы город выступает как особый и самодовлеющий объект художественного постижения, как некое целостное единство. Этот текст определяется указанием круга основных текстов русской литературы, связанных с городом, и их хронологических рамок, а также через отображение эволюции самого образа города.

Одним из культурных слоёв петербургского текста выступает поэтическое творчество А.А.Ахматовой, представителя акмеизма (древнегр. акме – высшая степень рассвета, зрелости) – направления русского модернизма, сформировавшегося в 1910-е годы и в своих поэтических установках отталкивающегося от русского символизма, преодолевающего его. Поэзия Ахматовой, относясь к классическому типу текста, впитав его традиции, в то же время использует не только акмеистические методы и приёмы художественного отображения действительности, но и принципы авангардного, неклассического текста. Петербург является составной частью его художественной системы, и мы можем говорить об определённом петербургском тексте А.А.Ахматовой.
Объект исследования дипломной работы – топос Петербурга в разных типах текста, которые являются составными частями общего петербургского текста русской культуры.
Цель исследования – показать, как в соотношении разных типов текста реализуется образ Петербурга.

Город – один из сильнейших и полнейших воплощений культуры, один из самых богатых видов её гнёзд.


Для изучения город – самый конкретный культурно-исторический организм. Мы воспринимаем его в связи с природой, которая кладёт свой отпечаток, город доступен нам не только в частях, во фрагментах, как каждый исторический памятник, но во всей своей цельности; наконец, он не только прошлое, он живёт с нами своей современной жизнью, будет жить и после нас, служа приютом и поприщем деятельности наших потомков. "Душа"1 города может легко раскрыться нам. Так, тосканский город Сьена обещает каждому входящему в него раскрыть не только ворота, но и сердце. На его Porta Camolia сохранилась надпись: "Cor tibi magis Sena pandit." Тютчев учил нас чувствовать природу:

Не то, что мните вы, природа,
Не слепок, не бездушный лик.
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык.
(1836)

Как же научиться понимать язык города? Как вступить с ним в беседу? Как подойти к городу, чтобы раскрылась его душа?

История народа, история страны и, в частности, история города есть одно из удивительнейших произведений искусства неведомого нам Творца, великодушно предоставляющего нам возможность стать Его соавтором. Каждый может убедиться в том, что подлинная история обладает всеми свойствами и качествами подлинного художественного произведения. Все художественные произведения, кроме частично или полностью утраченных, имеют начало и конец. Исключение составляет "Сказка про Белого бычка", имеющая начало и не имеющая конца. Именно "Сказка про Белого бычка", пропитанная народной мудростью от первого до последнего слова, подсказывает, как найти конец в истории, длящейся бесконечно: конец – это та точка истории, когда всё начинается сначала!


Художественному произведению полагается начинаться с названия. Санкт-Питер-бурх! Вам не приходилось задумываться о значении этого имени? Название города, каких отродясь ещё на Руси не заводили, прямо целое сочинение, в нём "и вызов, и жест, и сладчайшая дворцовая лесть царю, и ханжеский привет небесам – то ли из России, то ли из Голландии, - в нём и маска, и горделивое самоуничижение…" (А.Вельтман, С.5). В России начала 18 в., рядом с названиями древних городов– Москвы, Твери, Вологды, Курска, Пскова, Новгорода – прозвучало неожиданно и у многих вызвало неприязнь и страх, как всякие прочие петровские новшества. В имени запечатлелось то время, когда русский язык перерабатывал потоки иноязычных слов, сохраняя и укрепляя свою национальную самобытность, обретая новые степени свободы и выразительности. Но разве где-нибудь в Европе, откуда черпал и привозил образцы царь-реформатор, пришло кому-нибудь в голову назвать свою столицу на трёх иностранных языках? А здесь и латынь – "санкт" (sanctus – священный), и греческий – "Пётр" (petra – камень), и немецкий – "бург", (Burg – крепость).

Но это не единственная петровская дань иностранщине.

"После уничтожающей бомбардировки и тридцатичасового приступа русские войска взяли крепость Нотебург, но Великому Петру не пришло и в голову поздравить Россию с возвращением своей земли и дать отвоёванной крепости имя Орешек, бывшее у неё до перехода к шведам по Столбовскому миру. Нотебург был поименован в Шлиссельбург, а в письмах царя появляется ещё и под именем Шлютельбург. После осады и бомбардировки старый и болезненный комендант, полковник Опалев, счёл за благо отдать русским крепость Ниеншанц, именовавшуюся до Столбовского мира Новый Острог. Пётр Первый и здесь не пожелал перевести со шведского, - а Ниеншанц – это и есть Новый Острог, - вернуть крепости русское имя. Стал Новый Острог на этот раз Шлотбургом. Трудно было понять, то ли возвращаются в отеческое лоно новгородские земли, столь счастливо защищённые Александром Невским, то ли просто пришли новые завоеватели и прогнали старых. Вот и генерал Апраксин прошёл вдоль Невы до Тосно в 1702 году, "всё разорил и повоевал", будто и не к себе, не в свои земли вернулся. Получилось так, что не Россия выдвигалась поближе к Европе, а Европа сама входила в Россию Кроншлотом, Кронштадтом, Монплезиром, Петергофом, Ораниенбаумом… Это ещё в 1702 году, в верховьях речки Воронеж появился заложенный Петром Первым городок Ораниенбург. Прямая иллюстрация к словам Карамзина: "Мы стали гражданами мира, но перестали быть гражданами России – виною Пётр". Вот и Герцен придерживался той же точки зрения: "Пётр увидел, что для России одно спасение – перестать быть русской". Замечательно определил Герцен и эксцентрическую природу новой столицы: "Любимое дитя царя, отрёкшегося от своей страны для её пользы и угнетавшего её во имя европеизма и цивилизации." Обычно угнетают "во имя цивилизации" колонии, завоёванные земли и народы, а у нас?" (А.Вельтман, С.5).

Город был назван по крепости, вокруг которой рос. "В раскате согласных звуков, в повороте корней, обозначающих твёрдость, ощутим дух непреклонного мужества. Но в сопряжении языков слышится открытость, а не враждебность, дружелюбие, а не воинственность. Само имя новой столицы словно бы вывело Россию в мир европейской культуры" (Петербург в русской литературе, С.9).

Кроме этого имени у города были и другие неофициальные имена. Ораторы и поэты 18 века стали называть его Северной Пальмирой, сопоставляя с иной, древней Пальмирой, сирийским городом, который достиг расцвета в 1-3 вв.н.э.; здесь сходились караванные пути, соединявшие Европу с Малой и Средней Азией, с Индией и Африкой. Тогда же возникло ещё одно поэтическое имя – Петрополь, которое напоминало о полисах – городах государствах античной Греции и Рима.

Кроме того, Петербург ещё называют Некрополем, напоминая о многочисленных жертвах при строительстве города, да и о многих подобных фактах в наше время. Для того чтобы слово Некрополь приобрело своё подлинное значение, В.Н.Топоров напоминает нам следующие факты.

"Прежде всего, по смертности Петербург в его благополучные первые два века не знал себе соперников ни в России, ни за её пределами, несмотря на то, что подлинная смертность населения города была сильно затушевана тем фактом, что масса приезжих, живших в Петербурге, уезжали умирать к себе на родину, будучи уже, как правило, неизлечимо больными людьми. "Ротация" населения этого Некрополя, собственно, заполнение одной и той же кладбищенской площади, происходило быстрее, чем, например, в Москве, чему способствовали почвенно-климатические условия в Петербурге. (Процесс разложения, гниения и полного распада совершался в более короткий период времени, и "оборачиваемость" в использовании одного могило-места была тоже существенно больше








Не найдется в России города, где бы ни хранили память о его основателе, строителях и защитниках. Во Владимире на Клязьме расскажут о Владимире Мономахе, который заложил город в 1108 г., о внуках его Андрее Боголюбском и Всеволоде Большое Гнездо, при которых были построены белокаменные палаты. В Екатеринбурге поведают необыкновенную биографию Марты Скавронской, жены или вдовы шведского солдата, ставшей русской императрицей Екатериной 1, - в её честь и был основан в 1723 г. город на Урале. В истории любого города есть свои герои и необыкновенные события.

Многие русские города связывают своё происхождение с Петром Первым – либо исторически достоверно (скажем, Петрозаводск, Петрокрепость, Петродворец), либо на основе легенд и домыслов.

Но город, воплотивший личность, деяния, судьбу его первостроителя, ставший ему живым памятником, вечной славой и вечным укором, - такой город в России один–единственный. Поэтому образ Петербурга в русской литературе с первых десятилетий 18 века и по сей день, так или иначе, соотносится с образом Петра Первого.
Пётр – Петербург – Россия – эта связь была уловлена русскими ещё в ту пору, когда пришлось издать специальный указ, чтобы при встрече с императором подданные не падали на колени, как полагалось по древнему обычаю, и не марались в грязи.

Один из сподвижников царя, проповедник и писатель Феофан Прокопович в 1716 г. прославляет "новый и новоцарствующий град Петров" как свидетельство благих преобразований, задуманных и осуществлённых монархом: "…древянную он обрете Россию, а сотвори златую". Город тогда был, в основном, именно "древянным": он строился из леса, которым густо были покрыты берега Невы и острова в её дельте. Деревянным был и первый "дворец" Петра. Каменный Петропавловский собор был заложен только в 1712 г.; в 1720 г. впервые с его колокольни царь смог увидеть весь город. Но, живя в первые петербургские годы в деревянном "дворце", да ещё с протекающей крышей, Пётр назвал Санкт-Петербург "своим парадизом". Антиох Кантемир в поэме "Петрида" (1730) так рисует царский "дворец" и самого царя:

Не пространно жилище, довольно и покою –
Что внешна пышность тому, кто велик душою?
Седяще зде, Пётр, многим вельмож числом всюду
Окружен, иль обиды, учинены люду,
Испытуя, иль в нуждах, наступить идущих
Народу, способов ища, иль в бедности сущих
Награждая, законы счиняя полезны
Иль обычаи в своих вводя всем любезны;
Не всем точно, что творил; знаю, что пристойны,
Чтоб ни делал, были б те дела достойны
Мир весь к удивлению – не едино племя
Россов только побудить.

Литература 18 в. была едина в своём подходе к петровским преобразованиям: они воспринимались и изображались как отвечающие самым заветным чаяниям России.

Иной подход существовал в народном сознании: уничтожение древних обычаев, введение нового летоисчисления и иных новшеств по европейским образцам, строительство Петербурга, стоившее России тяжких бедствий и жертв, - всё это вызвало широкое недовольство и в боярских "верхах", и в народных "низах". Петра называли антихристом, шепотом передавали слова, будто бы сказанные опальной царицей Евдокией, матерью несчастного Алексея: "Питербурху быть пусту!".

В устной словесности, в самой летучей и отзывчивой её форме – анекдоте, можно было услышать и такое:

Пётр Первый спросил у шута1 Балакирева о народной молве насчёт новой столицы – Санкт–Петербурга.
- Царь–государь! – отвечал Балакирев, – Народ говорит: с одной стороны море, а с другой – горе, с третьей – мох, а с четвёртой – ох!
Пётр, распалясь гневом закричал "ложись!", и несколько раз ударил его дубиною, приговаривая сказанные им слова" (Петербург в русской литературе, С.22-23).
Анекдот выразил самую суть противоречий и натуры Петра и его деятельности: народное мнение царя интересует, но правда не всегда ему по сердцу, а на расправу он слишком скор.

Столетием позже А.С.Пушкин в "Заметках по русской истории 18 века" (1832) определил положение всех, кто окружал Петра – ближайших сподвижников или рядовых участников дела, горячих сторонников или подневольных исполнителей: "Пётр Первый не страшился народной свободы, неминуемого следствия просвещения, ибо доверял своему могуществу и презирал человечество, может быть, более, чем Наполеон." К этим словам А.С.Пушкин добавил примечание: "История представляет около его всеобщее рабство все состояния, окованные без разбора, были равны перед его дубинкою. Всё дрожало, всё безмолвно повиновалось".

К такому взгляду на царя–преобразователя литература шла долгим и трудным путём. Потребовался век, чтобы постичь величие и трагедию России, подвигнутой царём–гением на необходимые и мучительные преобразования; понадобился А.С.Пушкин, чтобы создать образ Петербурга, который вместил в себе и Петра, и Россию, и волшебство красоты, и ужас "божьей кары", и душевную гармонию, и думу о судьбе человека и народа под властью даже самого великого из монархов.

Недаром Медный всадник, как называют петербуржцы памятник, созданный Этьеном Фальконе при участии Мари Колло, после появления пушкинской "Петербургской повести" стал в общественном сознании символом Петербурга. Об этом не однажды говорили историки и поэты 19 века, а в начале 20 века превосходно сказал Н.П.Анциферов: "Если кому–нибудь случится быть возле него в ненастный осенний вечер, когда небо, превращённое в хаос, надвигается на землю и наполняет её своим смятением, река, стеснённая гранитом, стонет и мечется, внезапные порывы ветра качают фонари, и их колеблющийся свет заставляет шевелиться окружающие здания – пусть всмотрится он в такую минуту в Медного всадника, в этот огонь, превратившийся в медь с резко очерченными и могучими формами. Какую силу почувствует он, силу страшную, бурную, зовущую в неведомое, какой великий размах, вызывающий тревожный вопрос: Что же дальше, что впереди? Победа или срыв и гибель?