Непостижимо, откуда он, молодой, так много и так точно знал про нас про всех? Про войну — хотя сам не воевал. Про тюрьмы и лагеря — хотя сам не сидел. Про деревню — хотя сам коренной горожанин (дом на Первой Мещанской, в конце...). Откуда эта щемящая достоверность? Никакая тут не стилизация: он о родном, о своем поет:

Как во смутной волости,
Лютой злой губернии,
Выпадали молодцу
Все шипы да тернии.
Он обиды зачерпнул, зачерпнул
Полные пригоршни,
Ну а горе, что хлебнем, —
Не бывает горше.
Пей отраву, хочь залейся!
Благо денег не берут.
Сколь веревочка ни вейся —
Все равно совьешься в кнут.

Как успел он прожить столько жизней? И каких! И как невероятно много может сделать один-единственный человек.
В январе 1980 года он записывался для “Кинопанорамы”. Пел “Мы вращаем Землю”. Первая попытка — неудача. Вторая, третья, четвертая — тоже... Лишь пятая его немного удовлетворила. Вот уж кто не берег, не щадил себя, чтобы отыскать, открыть и пропеть правду, чтобы так сблизить совсем разные, далекие поколения.
Почти каждую свою песню он пел на последнем пределе сил человеческих. А сколько у него таких песен и сколько раз он так их пел? Какими трудами, нервами, кровью они создавались?
Его способность самоотдачи феноменальна. Чтобы так много отдавать, надо это иметь, но надо иметь и удивительную способность слушать, брать, видеть, впитывать — везде, всегда, от всех.
Слушая его, я, в сущности, впервые понял, что знаменитый древнегреческий Орфей, играющий на струнах собственного сердца, — никакая это не выдумка красивая, а чистая правда.
В его песнях ощущаешь, будто он сам все время прислушивается, боясь пропустить чей-то сигнал бедствия. Это он сам мчится кому-то на помощь, боясь опоздать. Это он сам справляет виноватые поминки по павшим, боясь кого-нибудь из них позабыть, не понять...

Спасите наши души!
Мы бредим от удушья.
Спасите наши души!
Спешите к нам!
Услышьте нас на суше —
Наш SOS все глуше, глуше,
И ужас режет души
Напополам...

Он бьет в набат, будит память, совесть. У каждого человека — свой голос, своя песня, но как мало мы знаем об этом, как поздно, банально, бессильно спохватываемся. В этом-то и состоит, быть может, самая первичная трагедия всех трагедий:

Кто-то высмотрел плод, что неспел,
Потрусили за ствол — он упал.
Вот вам песня о том, что не спел
И что голос имел — не узнал.
Может, были с судьбой нелады,
И со случаем плохи дела,
А тугая струна на лады
С незаметным изъяном легла.

Он начал робко — с Ноты “до”,
Но не допел ее, не до...
Не дозвучал его аккорд
И никого не вдохновил.
Собака лаяла, а кот
Мышей ловил, мышей ловил.
Смешно, не правда ли, — смешно?
А он шутил — не дошутил,
Недораспробовал вино,
И даже недопригубил.

Он как бы предчувствовал и почти досконально знал свою судьбу — будто сам загадал и сам же отгадал. А может быть, и так — сам ее делал, а потому и знал? Ведь его песни — это какая-то неистовая гонка, гонка и от гибели своей — и прямо навстречу ей.

Рвусь из сил — и из всех сухожилий,
Но сегодня — опять как вчера:
Обложили меня, обложили —
Гонят весело на номера!

Он не вышел ни званьем, ни ростом,
Не за славу, не за плату —
На свой, необычный манер
Он по жизни шагал над помостом —
По канату, по канату,
Натянутому, как нерв.

В одном из интервью на вопрос: “Что бы ты подарил любимому человеку, если бы был всемогущ?” — Владимир Высоцкий ответил: “Еще одну жизнь”.
Этот его ответ стал пророческим для него самого. Своим даром он как бы обрел вторую жизнь после физической смерти. Его песни всегда будут звучать в кругу людей, которым дорога честь, справедливость и для которых главное в жизни — любовь к отечеству.