Отзыв Лермонтова о Гамлете нужно рассматривать на фоне литературной эпохи. В период наивысшего подъема романтизма Шекспир становится знаменем, величайшим, недосягаемым образцом высокой поэзии. «Наибольшее значение Шекспир имел для французского романтизма 1820—1830-х годов, — пишет Б. Г. Реизов, — когда он был знаменем в борьбе с классицизмом и в значительной мере образцом не только для новой драматургии, но и для новой литературы и эстетики».

Не меньше обязан Шекспиру и русский романтизм, творчество которого воспринималось в России через его немецких и французских истолкователей. Русская печать 1820—1830-х годов полна восторженных отзывов, в которых великий английский драматург был объявлен романтиком (в том числе и Белинским). «Шекспир божественный, великий, недостижимый Шекспир, — писал он в «Литературных мечтаньях», — постиг и ад, и землю, и небо; царь природы, он взял равную дань и с добра, и с зла и подсмотрел в своем вдохновенном ясновидении биение пульса вселенной.. .». На первый план романтизмом был выдвинут психологизм Шекспира, достигший своей вершины в «Гамлете», где автор, как писал С. П. Шевырев, «доходит до высших неразрешимых загадок жизни… Шекспир в этой трагедии хотел раскрыть глубочайшее дно Океана жизни: вот почему она так темна и таинственна».

В суждениях Белинского о Гамлете наблюдается некоторая непоследовательность. Он, с одной стороны, как будто солидаризуется с Гёте, с его взглядом на Гамлета как на человека нерешительного, «безвольного хрупкого юношу, на плечи которого свалилась непосильная задача».30 Белинский говорит о слабости воли у Гамлета, указывая, что, несмотря на веские причины «мстить неумолимо, страшно за поруганное право… за добродетель, за величие, за себя самого», Гамлет не решается вступить со злом в «открытый и отчаянный бой». С другой стороны, Белинским подчеркивается «величие и чистота души» Гамлета, подчеркивается, что он слаб «не по природе», а «только вследствие распадения» воли, что «от природы Гамлет человек сильный»: «Его желчная ирония, его мгновенные вспышки, его страстные выходки в разговоре с матерью, — писал Белинский, — гордое презрение и нескрываемая ненависть к дяде — все это свидетельствует об энергии и великости души».

Лермонтовское понимание сущности образа Гамлета, как было указано Б. М. Эйхенбаумом, ближе к толкованию Ф. Гизо, для которого Гамлет не безвольное существо, а активный, стойкий борец за справедливость, «которому нужна не месть, но суд, который предается не пессимистическим сетованиям о мировом зле, а настойчивым поискам правды».32 Романтики открыли в Шекспире величайшего истолкователя «жизни души и сердца». Гамлет привлекал их как психологический тип, как сложный характер с его внутренней борьбой, противоречивым миром страстей, чувств и дум, с его напряженным трагизмом мыслящей и страдающей личности.

С этих позиций подошел к оценке образа Гамлета и Лермонтов. Нападки Гамлета (и героя романа Лермонтова) на добро нужно понимать, по мысли Тургенева, как нападки «на поддельное добро», под личиной которого опять-таки скрывается «зло и ложь, его исконные враги». Сопоставляя Гамлета с Мефистофелем, Тургенев отмечал: «Гамлет тот же Мефистофель, но Мефистофель, заключенный в живой круг человеческой природы; от того его отрицание не есть зло — оно само направлено против зла».

Эта мысль близка суждениям Белинского о Печорине и вообще о героях Лермонтова. «Гамлет» относится ко второму периоду творчества английского драматурга, когда он все больше углубляется в нравственно-психологическую проблематику, обращаясь к теме трагического конфликта мыслящей и страдающей личности со средой, чем и объясняется обостренный интерес романтиков вообще и Лермонтова в частности к трагедии Шекспира.

Гамлет и Печорин — две психологические загадки, два ярких образа, постоянно вызывающие самые разноречивые суждения. Личность Гамлета, как и Печорина, окутана таинственным сумраком.

Гамлет — средоточие трагедии Шекспира. В нем главная идея и пафос произведения. Таким же является Печорин в романе Лермонтова. Литература о «Гамлете» огромна. Написано бесконечное множество статей, книг, исследований, где трагедия Шекспира рассматривается с различных точек зрения. Одни видят пафос трагедии Шекспира в утверждении необходимости борьбы против зла, против всего того, что искажает естественную природу человека, заложенные в ней добрые, гуманные начала. Другие полагают, что основная идея «Гамлета» заключается в конфликте между законом и долгом, что пафос его «составляет борьба негодования на порок и преступление с бессилием вступить с ними в открытый и отчаянный бой, как того требует сознание долга». Такая же пестрота суждений об образе Гамлета, самом «загадочном» из всех образов, созданных великим английским драматургом: «Грубый и мягкий, жаждущий мести и по желающий мстить, мудрый и безумный, слабовольный и волевой, человек рефлексии и человек действия, — пишет Б. Г. Рейки и, — Гамлет наделялся самыми противоположными психологическими свойствами и служил поводом для разнообразнейших психологических, эстетических и философских размышлении».

Гамлет, как и «Джоконда» Леонардо да Нянчи, как и любой значительный художе-стиоггпый образ, открывает широкий простор для индивидуального восприятия. В этом видел И. С. Тургенев «особенное преимущество великих поэтических произведений», воззрения- на которые, «как и на жизнь вообще, могут быть бесконечно разнообразны. . .».36 Каждый из исследователей н Гамлете Шекспира, в многогранности его открывает то, что более близко, созвучно собственным эстетическим вкусам и представлениям.

К. Мюир, один из современных английских исследователей Шекспира, говоря о том, как «портреты» принца Датского, воссозданные критиками, «разительно отличаются друг от друга», приводит различные толкования образа Гамлета от Колриджа до Бернарда Шоу.

Шекспир стремился подчеркнуть, что этот человек чересчур сложен, чтобы его можно было бы свести к формуле». Таков и Печорин. Белинский, которому мы обязаны более всего раскрытием сущности лермонтовского образа, суждения свои о Печорине заключает словами: «Он скрывается от нас таким же неполным и неразгаданным существом, как и являлся нам в начале романа». Источник трагизма Гамлета, как и Печорина, заключается в том, что они являются «олицетворением душевного одиночества, неспособного открывать себя другим». И Гамлет, и Печорин принадлежат к образам «тревожным». В них таится какая-то притягательная сила. К ним невозможно относиться равнодушно. Каждое поколение по-своему сопереживает их трагедию.

Гамлета критика нередко «обвиняла» и «обвиняет» в том же, что обычно приписывается и Печорину: в «эгоизме», «грубости», «глумлении» над окружающими, «позерстве», «бессердечности», «жестокости», «безверии», «скептицизме». Подобный взгляд на шекспировский образ в русской критике с наибольшей последовательностью проводится в известной статье И. С. Тургенева «Гамлет и Дон-Кихот»: «Он весь живет для самого себя, он эгоист … не находит ничего в целом мире, к чему бы мог прилепиться душою; он скептик — в вечно возится и носится с самим собою … вечно глядя внутрь себя, он знает до тонкости все свои недостатки, презирает их, презирает самого себя… Он не знает, чего хочет и зачем живет … сочувствует ему всякий, и оно понятно: почти каждый находит в нем собственные черты: но любить его, повторяем, нельзя, потому что он никого сам не любит … проницательный, тонкий, скептический ум…

При чтении этих строк невольно приходит на ум, что писала критика о «Герое нашего времени». Почти каждое из этих психологических определений как в плане отрицательном, так и положительном говорилось о Печорине в разное время, начиная с момента появления романа Лермонтова вплоть до наших дней, разумеется, с различных идейных и методологических позиций, с иными акцентами и в ином словесном оформлении: Печорин «эгоист», «позирует и глумится»; он «никого не любит» и «одинок»; он обладает «проницательным, тонким, скептическим умом».

Гамлету около тридцати лет. Печорину примерно столько же. Они совпадают в главном: жизненной позиции, отношениях к внешней среде, склонности к самоанализу, самопознанию, напряженном психологизме, объясняемом тем, что «страждущий дух ищет спасения в самом себе». Шекспир различает понятия «внешний» и «внутренний» человек (Гамлет, II, 2, 111). Им подчеркивается способность Гамлета пристальным взглядом заглянуть в себя, в свой внутренний мир. Гамлету знакомо состояние, когда душа как бы приобретает зрение. Когда Горацио спрашивает его, где видит он образ убитого отца, Гамлет отвечает: «…в очах моей души».
Жизнь Гамлета, как она показана в трагедии, распадается как бы на два этапа с четко выраженными рубежами. О первом мы знаем немного, но одно ясно, что перед нами юный мечтатель, воспитанный в духе идей эпохи Возрождения. Он живет более в мире идеальном, нежели реальном; окрыленный возвышенными идеалами века, верит он в жизнь и людей, добро и справедливость. Перелом в судьбе Гамлета, как и в поведении его, происходит после внезапной смерти отца, в котором он видел идеал человека и государственного деятеля. Он глубоко скорбит. Клавдий, который по натуре является контрастом своему брату, не просто антипатичен Гамлету: последний охвачен смутным предчувствием страшного преступления. Встреча с призраком отца открывает Гамлету ужасную тайну. «Потерять веру в людей вследствие какого-нибудь горького опыта, — писал Белинский, — еще не значит потерять все и потерять безвозвратно: такая потеря кажется только потерею вследствие мгновенного ожесточения, которое может продолжаться более или менее, но не может быть всегдашним состоянием великой души; но потерять веру в самого себя, увидеть свои убеждения в совершенном разладе с жизнью — это потеря, и потеря ужасная. Таково состояние Гамлета».45 Он столкнулся со страшной действительностью, с ужасами реальной жизни, и это стало источником его внутренней трагедии.

Действительность вступает в свои права. Гамлет видит и трагически переживает всю несообразность своих идеалов с тем, что открыла ему суровая реальность. Он убеждается, что, как писал Белинский, «мечты о жизни и самая жизнь совсем не одно и то же, что из двух одно должно быть ложно: и в его глазах ложь осталась за жизнью, а не за его мечтами о жизни». Столкновение с действительностью, когда он «увидел мир и человека не такими, какими бы он хотел их видеть, но … такими, каковы они суть в самом деле», убило в Гамлете веру в жизнь и людей, добро и справедливость.

Печорин в иную эпоху, чем Гамлет, при других исторических обстоятельствах переживает аналогичную с принцем Датским эволюцию. В романе Лермонтова первый этап, когда Печорин верил в людей и добро, как бы отсутствует. Но он звучит постоянно в подтексте не только «Героя нашего времени», но ив других произведениях Лермонтова. Герой Лермонтова, писал Б. М. Эйхенбаум, «злобный и даже порочный, но не потому, что он таким рожден, а потому, что он таким стал, пройдя (как Демон) весь путь от любви и страстных порывов к добру до ненависти и презрения». В автохарактеристиках, в исповеди Печорина мелькает мысль о том, что он не такой, каким кажется окружающим, что по природе своей он другой, что он некогда верил и любил, что изломан он жизнью, ожесточен обстоятельствами.

У Печорина, как и у Гамлета, зло и порок возбуждают благородный гнев и негодование. Его душа, как «прекрасная душа» Гамлета, «прокляла все доброе и злое — прокляла жизнь».