Мне думается, проходит то время, когда, определяя своеобразие поэтики блоковского творчества, можно было ограничиться тем, чтобы выдвинуть как главный и решающий признак этого своеобразия канонизацию романсных форм (Ю. Н. Тынянов), или назвать Блока «поэтом метафоры» (В. М. Жирмунский), или считать основой его лирической композиции принцип контраста (Л. И. Тимофеев). Все эти формулы очень важны, и в методе Блока многое действительно поясняли и поясняют. Но тем не менее каждая из них требует уточнения и углубления, а их всех вместе недостаточно для характеристики не только поэзии Блока (это ясно само собой!), но и его поэтики. Можно предположить, что так или почти так думали и те исследователи, которым принадлежат эти концепционные формулы.

Во всяком случае, говоря о канонизации Блоком романса, следует сказать (пока еще не сказано) о принципах этой канонизации, о том, как преобразуется и во что превращается этот традиционный и не теряющий связи с традицией романс в блоковской поэзии. Тяготение к метафоре, в самом деле, характерно для стиля Блока, но оно характеризует не его одного, но и многих других поэтов, в особенности романтического и неоромантического склада (ставить вопрос о более ранних периодах литературного развития в данном случае не имеет смысла). Специфичнее для Блока развернутая и «реализованная» метафора, указанная В. М. Жирмунским, но и та и другая не являются общим признаком его лирики и отмечают своим присутствием лишь некоторые из его поэтических структур (прежде всего — цикл «Снежная Маска»). Кроме того, большую часть явлений в поэзии Блока (в первую очередь — персонификацию лирического я), которые могут восприниматься под знаком «реализованной метафоры», было бы правильней рассматривать, идя не от языка, а от содержания, от темы — как одну из форм мифологизации.

Не забывая о роли в поэтике Блока локальной языковой метафоры, следует в первую очередь исследовать в его творчестве то явление, которое он сам называл, читая его признаком времени, «метафоричностью мышления». Эта особенность выражается не столько в отдельных, обособленных феноменах его поэтической речи, сколько в общем ее потоке, превращающем каждый его текст в многоплановое целое, а все тексты — в органическое единство — «одно произведение». К этой особенности имеет отношение и проблема символики, в которой принцип символически осмысляемой действительности главенствует над чисто языковыми способами символизации, создавая возможность органического объединения в зрелой лирике Блока символа и типа. Над этой проблемой, первостепенной по своей важности и живо интересующей исследователей творчества Блока, но недостаточно проясненной, еще придется потрудиться.

Интерпретация Блока как поэта контрастов (с нею соприкасается и позднейшая попытка увидеть в его поэтике прежде всего систему оппозиций), с пользой привлекая внимание к реально существующим свойствам блоковского творчества, дает лишь предварительную характеристику своеобразия этого творчества: ведь существующее в поэзии может и не быть главным индивидуализирующим ее признаком. Поэтика контраста характеризует, как и ориентировка на языковую метафору, многие поэтические системы, и дело, следовательно, не только в том, чтобы открыть ее наличие у Блока, но прежде всего в том, чтобы изучить ее своеобразие в творчестве поэта. Для решения этой задачи уже многое сделано (Л. И. Тимофеевым и 3. Г. Минц), и все же она еще не решена.

Тот постепенно выявляющийся сдвиг, который в условных терминах можно обозначить как расширение понятия «поэтика» включением в него общепринятого ныне понятия «структура», должен отразиться и уже отражается и в этой области. Внесение в литературоведческий анализ категории «структура» полезно прежде всего тем, что открывает возможность охватить не только то, что — опять-таки условно — называют «планом выражения», но и те глубинные строительные принципы, которые организуют содержание словесного искусства, сами являются содержанием, но в какой-то мере поддаются формализации (искусство в целом, в своей духовно-эстетической сущности, конечно, не покрывается категорией структуры). Соответствующим образом то, что обозначали словом «поэтика», значительно углубилось: к «поэтике формы» как бы присоединяется, сливаясь с ней, «поэтика содержания».

Под воздействием этих новых, расширяющих наши возможности установок теперь в творчестве Блока начинают изучать с большим вниманием, чем прежде, наиболее содержательные аспекты его поэтики, выделяя их как обособленные темы исследования или вводя их в ее синтетическую характеристику. Я имею в виду изучение лирических циклов Блока как целостных структур, художественного пространства и времени в его поэтическом мире, структуры его творческого пути, содержательных оппозиций, принципиально важных для формирования его лирической ткани, идейно-поэтических категорий, интегрирующих его поэтическое мировоззрение, и т. д.

К этому ряду тем-аспектов вполне закономерно прибавляется еще одна, разработка которой, на мой взгляд, обещает в будущем значительное обогащение нашего понимания Блока — его художественного мира в целом и его поэтики. Речь идет о мифопоэтических началах в творчестве Блока — теме, отчасти уже затронутой некоторыми из наших исследователей и поставленной в заглавие этой статьи. Тяготение и причастность Блока к мифу определяется, помимо других причин, его неприязнью к отвлеченному логизированию и конкретностью мышления как основным свойством его интеллекта и его поэзии.

Здесь необходимо еще раз повторить, что поэтическое мышление не является, как таковое, абсолютной противоположностью мышления исторического. Лишь в вульгарно-обывательском понимании миф и мифопоэтическая образность сводятся к произвольному, беспочвенному и вневременному фантазированию. Древняя мифология концентрирует и перерабатывает знание древнего человека о мире и его нормах, которое представляется первобытному сознанию вполне реальным и объективным. Мифопоэтическая литература нового времени разнородна по своей направленности и ценности. Ее напряженная субъективность, создающая возможность произвола, делает эту литературу способной искажать картину действительности. И вместе с тем эта литература может преломлять содержание действительности в таких фантастических, гротескных, гиперболических образах, которые, противореча эмпирически воспринимаемому порядку вещей, воспроизводят их объективно-субъективную, то есть пропущенную через человеческое восприятие сущность точно и обобщенно — иногда даже более точно и обобщенно, чем это осуществляется средствами эмпирически ориентированного искусства.