Идейная и эстетическая позиция Блока-поэта отразилась и в своеобразном подходе к «звуковому» раскрытию темы, и в фабульных построениях, где звуки часто играют роль поворотного мига, определяющего развитие сюжета и композицию произведения, и в характере образа, поэтической лексики, тропики.

Звуковая основа создает композиционный рисунок многих стихотворений Блока. Например, цикл стихов «На поле Куликовом» развертывается в звуковом движении прежде всего. Это и скачущая кобылица, и летящая стрела, и потрескивание горящего костра, и струящаяся из ран кровь — в первом стихотворении цикла, а затем все более слышимый, нарастающий крик лебедей: «За Непрядвой лебеди кричали, и опять, опять они кричат...» Это и звук человеческого голоса, призыв биться с татарвою: «За святое дело мертвым лечь!»; это и причитания матери, и звон мечей. Звуки приобретают символический смысл: «Слышал я твой голос сердцем вещим в криках лебедей»; «Орлий клекот над татарским станом угрожал бедой». Крики гордых птиц сопутствуют исторической схватке двух враждующих сторон, в них, несомненно, заложен широкий ассоциативный смысл, как и в выражении «лебединая песня» — последний, из глубины души исторгнутый вопль, предчувствие рокового исхода: «Над вражьим станом, как бывало и плеск и трубы лебедей». Звуковое восприятие боя переплетается со зрительными образами, создавая целостную картину ратного подвига:

Я слушаю рокоты сечи
И трубные крики татар,
Я вижу над Русью далече
Широкий и тихий пожар.

Можно говорить и о «звуковой композиции» стихотворения «Эхо» с его необычной, нервной строфикой, как бы передающей рождение звука, его полет, нарастание, угасание и новый мощный взлет. Звук дает толчок развитию сюжета, действия («...И вдруг влетели звуки», II, 139); иногда это слабый, едва различимый звук, как родничок, постепенно перерастающий в могучую реку: «Ты из шопота слов родилась...» I, 366; «Иду по шуршащей листве», II, 23; «Приближается звук...» III, 265; «Смычок запел...» III, 217.
Некоторые стихотворения так и воспринимаются: прежде всего — через звуки, организующие сюжет. Так, например, строится стихотворение «Обман»:

В пустом переулке весенние воды
Бегут, бормочут, а девушка хохочет...
Будто издали невнятно доносятся звуки...
Где-то каплет с крыши
... где-то кашель старика...
Шлепают солдатики: раз! два! раз! два!
Хохот. Всплески. Брызги...

То же — и в стихотворениях «Натянулись гитарные струны...», «Потеха! Рокочет труба...». Тут особенно выразительна звуковая основа сюжета:
Потеха! Рокочет труба...
Гадалка, смуглее июльского дня,
Бормочет, монетой звеня,
Слова, слаще звуков Моцарта.
Кругом — возрастающий крик,
Свистки и нечистые речи,
И ярмарки гулу — далече
В полях отвечает зеленый двойник.
В палатке все шепчет и шепчет,
И скоро сливаются звуки...
И вновь завывает труба,
И в памяти пыльной взвиваются речи
Фабульное развитие может быть подчеркнуто устранением звука, внезапно наступившей тишиной, но это только фон, условие рождения новых звуков, необходимых для понимания всего произведения:
Смолкали и говор, и шутки,
Входили, главы обнажив.
Был воздух туманный и жуткий,
В углу раздавался призыв...

Звук может также обрамлять сюжет, участвовать в композиционных повторах. В таких стихотворениях, как «Жизнь медленная шла, как старая гадалка, таинственно шепча забытые слова», «Я вышел в ночь — узнать, понять далекий шорох, близкий ропот...», «Имя Пушкинского дома в Академии Наук...», тематические повторы, связанные с символикой звука, раскрывают авторский замысел:
звук понятный и знакомый, не пустой для сердца звук;
это — звоны ледохода, перекличка парохода с пароходом;
звуков сладость, такой знакомый и родной для сердца звук.

Естественно, что одну из центральных функций в системе звуковых образов выполняет звук человеческого голоса, его оттенки: шепот, стон, крик, пение, плач, болтовня, лепет, смех, бред, бормотанье. Блок выделяет в человеческом голосе дополнительные приметы, необходимые для создания законченной картины, образа: «Дивный голос твой, низкий и странный...» III, 236; «Не пой ты мне и сладостно, и нежно...» I, 114; «У Вас был голос серебристо-утомленный. Ваша речь была таинственно-проста», I, 280. Но звук человеческого голоса может быть и мучительным, и горестным: «Я муки криком не нарушу. Ты слишком хриплым стоном душу бессмертную томишь во мгле!.. Я слышу трудный, хриплый голос...» III, 86. Кроме определяющих слов, есть и другие пути углубления звука-образа, например сравнения: «И вот, как посол нарастающей бури, пророческий голос ударил в толпу», II, 53; «И страстный голос был как звуки рога», II, 307. Гораздо реже встречаем значимые фразы, слова, звучащие сами по себе, без указания, кем они произнесены:

«Раздался голос: «Ессе homo!»,

Они почти всегда даны как продолжение звукового аккорда, на звуковом фоне: «Только скажет: «Прощай. Вернись ко мне»,— и опять за травой колокольчик звенит....» III, 247; «Я шел и слышал быстрый гон коней по грунту легкому. И быстрый топот копыт. Потом — внезапный крик: «Упал! Упал!» — кричали на заборе...» II, 295. То же и в финале стихотворения «В ресторане», где крик «Лови!» вписан в звуковое обрамление: грянули струны, запели смычки, монисто бренчало, цыганка визжала.
Произнесенной фразе обычно сопутствует уточняющая характеристика голоса — шепота, пения, бормотания, хрипа: «...он льстиво шепчет: «Вот твой скит...» III, 35; звук голоса может быть поэтически использован как ядро антитезы:
Он окрылит и унесет,
И озарит, и отуманит,
И сладко речь его течет,
И каждым звуком сердце ранит..

Антитеза возникает также и от противопоставления разных по характеру голосов: «Весь город полон голосов мужских — крикливых, женских — струнных!» II, 141. Ситуация контраста, столкновения возникает и тогда, когда голос явно не гармонирует с окружающими звуками, чужд им, чужд общей обстановке:
И далекий лепет, бормотанье,
Конницы тяжелой знамена,
И трубы военной завыванье...

Антонимическая схватка разных голосов передает сильные чувства, чаще ненависть:
И если отдаленным эхом
Ко мне дойдет твой вздох «люблю»,
Я громовым холодным смехом
Тебя, как плетью, опалю!

Голос звучит по-разному, в зависимости от того, кому он принадлежит: «...Врывался крик продавщика», II, 312; «И голос женщины влюбленный...» III, 20; «И девочка поет в лесу»,

Просто слово, само по себе, обладает огромной силой, на которую уповает герой, оно несет в себе раскрепощение, освобождение:
Я жду — и трепет объемлет новый,
Все ярче небо, молчанье глуше...
Ночную тайну разрушит слово...
Помилуй, боже, ночные души!

Слова — это и люди, их произнесшие («Шипят пергаментные речи», II, 180), и огромный мир страстен и порывов («Чую дыхание страстное, прежние слышу слова», I, 38).
В создании художественного образа, в построении сюжета, в раскрытии авторского мироощущения и отношения к объекту большую роль у Блока играет использование символики звуков и тишины, иногда контрастное сталкивание их. Блок жил в мире звуков, через них воспринимая жизнь и людей и ими выражая свое отношение к людям, к действительности, свое личное «я». Блока можно было бы назвать коллекционером звуков бытия. Одна из современниц Блока, сотрудница Пушкинского дома в пору его создания, рассказывает о вечере памяти Блока, на котором Вл. Пяст говорил: «Очень интересно замечание Блока об аэроплане, которым он, как и все мы в 1911 г., увлекался. Блок сказал, что аэроплан внес в мир новый звук, не существовавший в нем до XX века,— звук пропеллера».