Иной раз, читая книги писателей-фронтовиков, трудно было освободиться от впечатления, будто имеешь дело с так называемыми «невыдуманными историями», с изображением реальных событий и лиц, что все случившееся с героями случилось с самим автором. Многие литературные персонажи воспринимались «как живые» в прямом, буквальном смысле слова. Читатели писали им письма, расспрашивали автора об их дальнейшей судьбе.
В очерке «Герой из повести» Юрий Бондарев рассказал, как много лет спустя после окончания войны его познакомили с капитаном запаса Владимиром Павловичем Ластовским, как две капли воды похожим на Бориса Ермакова из повести «Батальоны просят огня». Ластовский воевал тогда и в тех же местах, которые описаны Бондаревым, и даже в идентичной ситуации. Чем дольше длился их разговор, чем лучше узнавали они друг друга, тем убедительнее становилось родство «придуманного» и «настоящего» героев, тем больше обнаруживалось сближающих черт, подробностей, обстоятельств.
Другой раз случилось еще неожиданнее. Автор «Горячего снега» получил письмо от женщины, узнавшей в санинструкторе Зое, выведенной в этом романе, свою дочь, погибшую под Сталинградом. Образ девушки, сотворенный воображением писателя, до такой степени совпадал с описанным матерью, что Бондарев, увидев присланную фотографию, сам был поражен неопровержимостью сходства.
Но ни Борис Ермаков, ни Зоя Елагина, ни Дмитрий Новиков не имели прямых прототипов. Это были фигуры собирательные, образы художественно-обобщенные.
То же можно сказать и по поводу изображаемых событий. Содержание «Горячего снега» при всей его прикрепленно к общеизвестным историческим фактам не было документально точным воспроизведением битвы под Сталинградом, в которой участвовал сам автор романа. В примечании к «Горячему снегу» Бондарев отметил, что «имеет в виду действия 2-й гвардейской армии». Но при этом специально оговорил, что иметь в виду совсем не значит уподобляться историку и последовательно описывать все, что происходило в конце зимы 1942 года в районе Сталинграда и юго-западнее этого города, в котором была окружена трехсоттысячная группировка Паулюса. К примеру, пишет он, «один из главных персонажей романа, командующий армией Бессонов, ни внешне, ни по приметам биографии, ни по характеру не напоминает подлинного командующего 2-й гвардейской армией».
Впечатляющий эмоциональный эффект, как и эффект присутствия, в произведениях подобного типа объяснялся двуединой причиной - уникальным жизненным опытом авторов и искусством выявления своего отношения к материалу и изображаемым лицам. Не будь авторы романов и повестей фронтовиками, их книги не обладали бы, возможно, такой убеждающей правдивостью. Но добиться этой правдивости можно было только при наличии таланта и писательского мастерства.
«Батальоны просят огня» и «Последние залпы», «Горячий снег» и «Берег», о чем не раз говорил Бондарев, были написаны под впечатлением подлинных событий, в них с поражающей психологической правдивостью и художественной рельефностью воплотился собственный опыт и переживания писателя, опыт и психология его героев. Опаленные боями, прошедшие через «семь кругов» ада, они, подобно Борису Ермакову, Дмитрию Новикову или Андрею Княжко, обладали не по годам развитой возмужалостью и твердостью взглядов на жизнь, командирской уверенностью в себе и вместе с тем, вроде бондаревских лейтенантов - Кузнецова и Давлатяна, Алешина и Никитина, сохраняли впечатлительность своей предвоенной юности с ее обостренно эмоциональным восприятием окружающего мира, бескомпромиссностью идеалов и верований, свойственных той поре жизни, которую Бондарев назовет «порой любви, а не ненависти, начала жизни и неверия в возможность смерти».
Мы верили каждому, как живому, реальному человеку, и вместе с тем понимали, что это художественные образы, обладающие огромной силой эстетического воздействия, типы, сотворенные и осмысленные, преднамеренно введенные писателем в созданные им самим художественные обстоятельства и в этих обстоятельствах действующие. Причем действующие каждый по-своему, в соответствии со своей индивидуальной психологией, своем! биографией. Недаром обладающие некой общностью юрой Быкова и Бондарева, Астафьева и Носова, Казакевича и Богомолова не были ни в чем идентичны, не повторяли друг друга.
