О своем поколении, о тех, что остались в живых, Юрий Бондарев говорит как о людях, сумевших в четырехлетнем аду сберечь чистый, лучезарный мир солнечных великих ожиданий, «непреходящую веру в будущее, в молодость, в надежду», и как о людях, ставших непримиримее к несправедливости, добрее к добру. Их вторым сердцем стала совесть, оплаченная кровью, «обжигающей душу ненавистью ко всему черному, жестокому, античеловеческому».

С таким сложным жизненным и душевным опытом возвращался Юрий Васильевич Бондарев к мирной жизни. Этот опыт принес он с собой и в литературу. Его творчество, так же как и творчество других художников военного поколения, невозможно понять по-настоящему, не принимая во внимание крутых жизненных обстоятельств, нравственно формировавших людей. В их поколении эта почти прямая связь жизни с искусством прослеживается с неопровержимой очевидностью.

И это при том, что во время войны Бондарев, так же, наверное, как Быков, Астафьев, Носов, Константин Воробьев, Бакланов, Богомолов, Адамович и многие другие их сверстники, не думал ни о писательстве, ни о литературе вообще. «Лишь изредка,- вспоминает Бондарев,- когда в освобожденных городах мне попадались растрепанные, порой обгоревшие, засыпанные пылью среди развалин домов книги, я вспоминал, что в жизни существует не только война. В те мгновения возникало ощущение чего-то полузабытого, прекрасного, доброго, так необходимого мне и моим товарищам по оружию. Да, это были краткие минуты прикосновения к прекрасному. Но я, как и большинство моих героев, был солдатом, и в те годы беды и мужества мы искали добро не в книгах, а в отражении танковых атак…»

Только после войны, «холодной осенью, чаще всего по вечерам, когда шли затяжные дожди», в душе у Бондарева стало пробуждаться смутное желание записать свои раздумья и воспоминания, передать то, что он знал о жизни и людях. Так неожиданно для себя он начал сочинять стихи, которые называет теперь подражанием Блоку, Есенину, Твардовскому. Так появилась н та школьная тетрадка, которая привела Юрия Васильевича Бондарева пока еще не в литературу, но в Литературный институт Союза писателей.

Главный шаг был сделан. В 1949 году студент третьего курса Литинститута Бондарев напечатал в молодежном журнале «Смена» свой первый рассказ «В пути». Героями его были геологи-изыскатели и молоденькая выпускница Московского медицинского института Аня, начинающая свою врачебную практику в условиях до чрезвычайности неожиданных и трудных. Сюжетная коллизия отличалась напряженностью. Но драматизм ее обусловливали не столько обстоятельства, сами по себе чреватые опасностью, требовавшие собранности и воли, сколько их нравственно-этическая подоплека.





Что пережил автор при виде первого своего литературного детища, не трудно представить, читая, например, бондаревский роман «Берег». Главный его герой, начинающий литератор Вадим Никитин, появляется перед читателем в аналогичной ситуации. С первым в жизни литературным гонораром в кармане, охваченный приливом счастья, летит он по летней пестрой и горячей улице навстречу людям, не догадывающимся, что перед ними писатель, что сейчас его собственное привычное и обыкновенное имя «вроде бы отделилось от него, что везде в газетных киосках продают новый журнал, в котором напечатан его рассказ, им написанный, им рожденный за шатким обеденным столом той неуютной комнатки с отставшими пожелтевшими обоями», что теперь он сам «может заставить этих прохожих, этих незнакомых людей на улице восхищаться, грустить, удивляться, и что он богат сейчас, и отдаст долги (комнатка, обеды хозяйки), и купит себе костюм, белье, ботинки, и еще останутся деньги для спокойной работы, чтобы снова удивлять людей и заставлять их преклоняться перед благословенным талантом…».

Этот отрывок из «Берега», передающий восторженную путаницу возвышенного с бытовым и житейским в душе Вадима Никитина, чья биография так похожа на биографию Бондарева, не следует, конечно, принимать как исповедь автора романа, передоверенную литературному герою. Бессмысленно идентифицировать писателя и создаваемых им персонажей. Бондарев не раз предостерегал от подобных слишком прямых и буквальных аналогий. Но при всем том никогда не отрицал, что основу его книг так или иначе образует собственный жизненный опыт, а в действующих лицах таится частица и его души.

Говоря об этом синтезе биографического и творческого, Бондарев замечал, что «каждый писатель черпает из самого верного колодца - из своего душевного и жизненного опыта». Но одного только «запаса биографии» всегда в конечном счете недостаточно. Литератор тогда достигает желанной цели - приближает людей к собственному познанию, когда нажитое им самим счастливо оплодотворено высокой мыслью, творческим воображением. В книгах великих писателей, таких, как Л. Толстой или Ф. Достоевский, говорил он, осуществлен заветный синтез (или «триумвират», как он его называл) жизненного и душевного опыта с воображением и одухотворяющими раздумьями огромных художников о смысле жизни и смерти, о качествах добра и зла…

Возвращаясь мысленно к людям, которых хорошо знал, любил, помнил, Бондарев никогда не ставил перед собой задачи описать их, просто зафиксировать факты, как иногда думают. Хотя писатель не устает повторять, что считает своим писательским долгом рассказать жестокую правду о войне и своем поколении. С «ревнивой любовью», в состоянии одержимости писал он свои поенные повести и романы, и его все время не покидало чувство, что возвращаются в жизнь те, о которых никто ничего не знает и о которых знает только он один и потому должен, обязан рассказать о них.

И несмотря на это «личное причастие» к героям и событиям, ни одну из книг Юрия Васильевича Бондарева не назовешь записью воспоминаний или мемуарами. Это художественные произведения.