Более полувека тому назад совсем юная и никому еще не известная Марина Цветаева высказала непоколебимую уверенность:

Разбросанным в пыли по магазинам

(Где их никто не брал и не берет!),

Моим стихам, как драгоценным винам,

Настанет свой черед.

Прошли годы трудной жизни и напряженнейшей творческой работы — и гордая уверенность уступила место полному неверию: «Мне в современности и будущем — места нет». Это, конечно, крайность и заблуждение, объяснимое одиночеством и растерянностью поэта, знавшего силу своего таланта, но не сумевшего выбрать правильного пути.

Судьба созданного художником не сводится к его личной судьбе: художник уходит — искусство остается. В третьем случае Цветаева сказала уже гораздо точнее: «…во мне нового ничего, кроме моей поэтической отзывчивости на новое звучание воздуха». Марина Цветаева — большой поэт, она оказалась неотделимой от искусства нынешнего века.

Стихи Цветаева стала писать с шести лет, печататься — с шестнадцати, а два года спустя, в 1910 году, еще не сняв гимназической формы, тайком от семьи выпустила довольно объемистый сборник — «Вечерний альбом». Он не затерялся в потоке стихотворных новинок, его заметили и одобрили и В. Брюсов, и Н. Гумилев, и М. Волошин.

Лирика Цветаевой всегда обращена к душе, это непрерывное объяснение в любви к людям, к миру вообще и к конкретному человеку. И это не смиренная, а дерзкая, страстная и требовательная любовь:

Но сегодня я была умна;

Розно в полночь вышла на дорогу,

Кто-то шел со мною в ногу,

Называя имена.

И белел в тумане — посох странный…

— Не было у Дон-Жуана — Донны Анны!

Это из цикла «Дон Жуан».

Нередко Цветаева писала о смерти — особенно в юношеских стихах. Это было своего рода признаком хорошего литературного тона, и юная Цветаева не составила в этом смысле исключения:

Послушайте! — Еще меня любите

За то, что я умру.

По характеру Марина Цветаева — бунтарь. Бунтарство и в

ее поэзии:

Кто создан из камня, кто создан из глины, —

А я серебрюсь и сверкаю!

Мне дело — измена, Мне имя — Марина,

Я — бренная пена морская.

В другом стихотворении она добавит:

Восхищенной и восхищенной,


Все спящей видели меня,

Никто меня не видел сонной.

Самое ценное, самое несомненное в зрелом творчестве Цветаевой — ее неугасимая ненависть к «бархатной сытости» и всяческой пошлости. Попав из нищей, голодной России в сытую и нарядную Европу, Цветаева ни на минуту не поддалась ее соблазнам. Она не изменила себе — человеку и поэту:

Птица — Феникс я, только в огне пою!

Поддержите высокую жизнь мою!

Высоко горю — и горю дотла!

И да будет вам ночь — светла!

Ее сердце рвется к покинутой родине, той России, которую она знала и помнила:

Русской ржи от меня поклон,

Ниве, где баба застится…

Друг! Дожди за моим окном,

Беды и блажи на сердце…

И сын должен вернуться туда, чтобы не быть всю жизнь

отщепенцем:

Ни к городу и ни к селу —

Езжай, мой сын, в свою страну…

Езжай, мой сын, домой — вперед—

В свой край, в свой век, в свой час…

К 30-м годам Марина Цветаева уже совершенно ясно осознала рубеж, отделивший ее от белой эмиграции. Она записывает в черновой тетради: «Моя неудача в эмиграции — в том, что я не эмигрант, что я по духу, т. е. по воздуху и по размаху — там, туда, оттуда…»

В 1939 году Цветаева восстанавливает свое советское гражданство и возвращается на родину. Тяжело дались ей семнадцать лет, проведенные на чужбине. Она имела все основания сказать: «Зола эмиграции… я вся под нею — как Геркуланум, — так и жизнь прошла».

Цветаева долго мечтала, что вернется в Россию «желанным и жданным гостем». Но так не получилось. Личные ее обстоятельства сложились плохо: муж и дочь подверглись необоснованным репрессиям. Цветаева поселилась в Москве, занялась переводами, готовила сборник избранных стихотворений. Грянула война. Превратности эвакуации забросили Цветаеву сперва в Чистополь, потом в Влабугу. Тут-то и настиг ее тот «одиночества верховный час», о котором она с таким глубоким чувством сказала в своих стихах. Измученная, потерявшая волю, 31 августа 1941 года Марина Ивановна Цветаева покончила с собой. Но осталась Поэзия.

Вскрыла жилы: неостановимо,

Невосстановимо хлещет жизнь.

Подставляйте миски и тарелки!

Всякая тарелка будет мелкой,

Миска — плоской. Через край — и мимо —

В землю черную, питать тростник.

Невозвратно, неостановимо,

Невосстановимо хлещет стих.