«Подросток» в своих истоках, без сомнения, также должен быть поставлен в связь с попыткой подойти к Достоевскому «без страстей и пристрастий» со стороны самого авторитетного критика и публициста той эпохи, одного из властителей умов революционно настроенной молодежи, Н. К. Михайловского. Я разумею его статьи по поводу «Бесов» в первых книжках «Отечественных записок» за 1873 год, когда Достоевский был уже второй месяц редактором «Гражданина» и уже успел резко выступить и против «старых людей» — Белинского и Герцена, и против Некрасова.

Михайловский говорит о Достоевском, с самого же начала второй статьи, как об одном из «талантливейших современных писателей». По громадному запасу идей он сравнивает его с Бальзаком. Несколько «прекрасных фигур» находит и в «Бесах»; таковы фигуры «идеалиста сороковых годов Степана Трофимовича Верховенского и знаменитого русского писателя Карамзинова, читающего свой прощальный рассказ «Мега».

И дальше. Когда речь идет о тех героях, в которых непосредственно выражается резко отрицательное отношение Достоевского к «новым идеям эпохи», идеям революции, — о Шатове, Кириллове, Ставрогине, Петре Верховенском, Михайловский хочет быть тем же спокойным исследователем: эти образы кажутся ему бледными оттого, что они не своими идеями придавлены, а «идеями, обязательно изобретенными для них автором». И тут же прибавляется: «бледнее по крайней мере, чем они могли бы быть нарисованы рукою такого мастера».

Но, кроме этих общих слов о таланте Достоевского, характерен самый метод полемики Михайловского по существу идеи «Бесов»: «Мне, — пишет он, — очень хочется добраться вместе с читателем до идеи «Бесов». Г. Достоевский имеет полное право требовать, чтобы, к его мыслям и произведениям относились со всевозможным вниманием и осторожностью». И Михайловский действительно крайне внимателен и крайне осторожен. Он показывает Достоевскому его внутренние противоречия, упрекает в тенденциозности, в незнании или в намеренном игнорировании фактов жизни. Иногда ясно чувствуется, с каким трудом Михайловский сдерживает свое негодование, в особенности там, где он говорит об отношении Достоевского к Герцену и Белинскому в статье «Старые люди», справедливо рассматриваемой им как некий комментарий к «Бесам». Но Михайловский все же тона не меняет: прием спокойного анализа, не возбуждающего никаких посторонних эмоций, сохраняется до конца.

Последовательность хода работы писателя над романом «Подросток» можно восстановить довольно точно по письмам, записным книжкам и воспоминаниям.

Нам известно, что Достоевский решил покончить с редактированием журнала «Гражданин» уже в самом начале 1874 года. И объясняется это не только расхождением с его издателем В. П. Мещерским по ряду вопросов общественно-политического характера, но и стремлением всецело посвятить себя художественному творчеству.

Официально освобождение от обязанностей редактора состоялось лишь 20 апреля; замысел нового романа начал тревожить воображение художника гораздо раньше. Есть все основания относить несколько записей уже к февралю 1874 года; в них можно уловить кое-какие мотивы сюжетного характера, как и черты будущих героев романа, не только центральных: Версилова, Подростка, странника Макара, но и лиц второстепенных: матери Подростка, старого и молодого князей Сокольских, дочери Версилова Анны и других.

Этих записей, однако, еще очень мало: время и силы все еще тратятся на работу в «Гражданине». В марте их совсем не было. После записи: «Московские ведомости, 20 февраля 74, из Бахмута о жене пристяжной», по которой мы и датируем февралем все записи, ей предшествующие, имеется до апреля месяца всего два наброска; их следует отнести скорее всего к февралю месяцу.

В первой половине апреля было сделано лишь несколько записей на тему о детях; по первоначальному замыслу, отчасти восходящему — как будет указано дальше — к неосуществленной поэме «Житие великого грешника», дети должны были играть в романе весьма значительную роль. И началась настоящая работа — пользуясь терминологией Достоевского — «по выдумыванию планов», очевидно, не раньше второй половины апреля, скорее всего в самом конце месяца, по возвращении из Москвы, куда ездил для переговоров с редакцией «Русского вестника» относительно помещения в следующем, 1875 году задуманного романа. В письме от 25 апреля Достоевский пишет жене: «Завтра, твердо уверен, окончу дела (т. е. получением отказа) и как можно поскорее вернусь». В письме к ней же на следующий день, от 26 апреля: «Катков просил отложить ответ до воскресения. Не думаю, чтоб согласился, хотя я его, по-видимому, и не удивил: сам мне сказал, что Мельников тоже 250 р. просит. Боюсь, что на 250 согласятся, а на выдачу вперед не решатся. (Может денег не быть.)»

Есть основания сомневаться, действительно ли в денежных затруднениях издателя журнала причина того «литературного пассажа», когда постоянный сотрудник «Русского вестника», в нем печатавший все свои большие романы, переходит вдруг в журнал враждебного лагеря — в «Отечественные записки». Значительно позднее, в письме к жене от 20 декабря того же года, есть такие строки, проникнутые чувством обиды и грустью: «Не очень-то нас ценят, Аня. Вчера прочел в «Гражданине» (может, и ты уже там слышала), что Лев Толстой продал свой роман в «Русский вестник», в 40 листов, и он пойдет с января, — по пяти сот рублей с листа, т. е. за 20 000 р. Мне 250 р. не могли сразу решиться дать, а Л. Толстому 500 р. заплатили с готовностью! Нет, уж слишком меня низко ценят».

И в самом деле, не очень высоко: на уровне Мель-никова-Печерского. Сам Достоевский объясняет это тем, что «работой живет». Но вряд ли в этом дело. Прижать человека, «живущего работой», Катков, конечно, вполне был в состоянии, если только этот человек не очень был ему нужен и действительно не высоко им ценился. Нужно здесь принять во внимание историю с несколькими главами в «Бесах» («Исповедью» Ставрогина 4), которые были выброшены из романа по настоянию Каткова, на что автор болезненно реагировал. А может быть еще и следующее: Катков приезжал в Петербург в первых числах декабря 1873 года, и князь Мещерский, наверно, рассказывал ему, как единомышленнику, о том, что Достоевский «забунтовал»: о своих принципиальных с ним разногласиях, проявившихся, как уже было сказано, особенно остро в вопросе о правительственном надзоре над студентами.

Но Подростку всего 18 лет. Возникает сомнение: сможет ли он объяснить факты и события в жизни других действующих лиц? Достоевский позволяет ему заранее написать: так как «в объяснениях фактов от себя он непременно ошибется», то «по возможности, хочет ограничиться лишь фактами». Вся эта запись датирована 31 августа.

«Фактическое изложение от Я Подростка» Достоевский считает со своей точки зрения особенно ценным, поскольку .это, неоспоримо, сократит длинноты в романе. Решение, очевидно, твердое. Того же 31 августа читаем следующую запись: «Обдумывать 1-ю часть, т. е. уже подробности в подробностях» — так сказать, план внутри плана, его детализация на ближайшем пути к связной уже редакции. Дана дальше характеристика душевного склада молодого героя и краткий рассказ о главных событиях его жизни.

А через день такая запись: «1-е сентября.— План первых глав».