В повести Карамзина «Бедная Лиза» рассказывается о любви молодого дворянина Эраста и крестьянки Лизы. Лиза живёт вместе с матерью в окрестностях Москвы. Девушка продаёт цветы и здесь знакомится с Эрастом. Эраст – это человек «с изрядным разумом и добрым сердцем, добрым от природы, но слабым и ветреным». Его любовь к Лизе оказалась не прочной. Эраст проигрывается в карты. Стремясь поправить дела, он собирается жениться на богатой вдове, поэтому оставляет Лизу.

Потрясённая изменой Эраста, Лиза в отчаянье бросается в пруд и тонет. Этот трагический конец во многом предопределён сословным неравенством героев. Эраст – дворянин. Лиза – крестьянка. Их брак невозможен. Но умение любить и быть счастливой не всегда совпадают. В повести автор ценит не знатность и богатство, а душевные качества, способность к глубокому чувству.

Карамзин был великим гуманистом, человеком с тонкой душой. Он отрицал крепостное право, не признавая за людьми власти распоряжаться жизнью других людей. Хотя героиня повести не крепостная девушка, а свободная крестьянка, тем не менее, сословная стена между ней и её возлюбленным не преодолима. Даже любовь Лизы не смогла разрушить этого барьера.

Читая повесть, я полностью на стороне Лизы, переживаю восторг любви и скорблю по поводу гибели девушки. Обратившись к высокой теме неразделённой любви, Карамзин понимал и чувствовал, что драму человеческих чувств не возможно объяснить только социальными причинами. Образ Эраста в этом смысле очень интересен, характер его противоречив; обладает нежной поэтичной натурой, красив, за что Лиза и полюбила его. В то же время Эраст эгоистичен, слабоволен, способен на обман; с холодной жестокостью он выводит Лизу из своего дома, но, узнав о её смерти, он не мог утешиться и почитал себя убийцею. Автор подчёркивает, что никакое сословное превосходство не освобождает человека от ответственности за свои поступки.

Психологически достоверно представлено состояние молодого, целомудренного и наивного девичества с радостным доверием к жизни, слитой с яркими красками солнечного дня, цветущей

природы. Потом перелается тревожный период недоумения перед новым, незнакомым ей чувством после встречи с Эрастом. Он сменяется трогательной картиной чистой первой влюбленности, счастливой и духовно окрыленной. Но когда бедная Лиза отдается Эрасту, чистые восторги девушки омрачаются сознанием чего-то беззаконного, что вмешалось в ее любовь. И на это новое душевное состояние откликается по-своему природа: «Между тем блеснула молния и грянул гром. Лиза вся задрожала: «Эраст, Эраст! — сказала она.— Мне страшно! Я боюсь, чтобы гром не убил меня как преступницу!»

Тревога оказывается ненапрасной: пресыщенный молодой дворянин начинает охладевать в своих чувствах к Лизе. А в ее душе страх потерять любимого сменяется надеждой на возможность вернуть утраченное счастье. Тут Эраст надолго покидает Лизу, отправляясь в военный поход, где он проигрывает в карты все свое состояние, и по возвращении решает поправить дело женитьбой на богатой вдове. Узнав об этом из уст самого Эраста, Лиза впадает в отчаяние. Обманутая в лучших надеждах и чувствах, девушка бросается в пруд около Симонова монастыря — места ее счастливых свиданий с Эрастом.

В характере Эраста Карамзин предвосхищает распространенный в новой русской литературе тип разочарованного человека. По натуре Эраст добрый, но слабый и ветреный. Общественная жизнь и светские удовольствия ему надоели, он скучает и жалуется на свою судьбу. Под влиянием сентиментальных романов, которых Эраст вдоволь начитался, он мечтает о счастливых временах, когда люди, не обремененные условностями и правилами цивилизации, жили беспечно и дружно на лоне природы. Разочаровавшись в свете, в людях своего круга, Эраст ищет новых впечатлений. Встреча с Лизой удовлетворяет его мечты о гармонической жизни вдали от общества, в природной простоте нравов и обычаев.

Но пастушеская идиллия ему вскоре надоедает. Мотивы повести, связанные с Эрастом, в разных вариациях будут звучать в нашей литературе — в пушкинских «Цыганах», в поздней драме Л. Н. Толстого «Живой труп» и романе «Воскресение». А судьба Лизы отзовется в «Станционном смотрителе» Пушкина, в «Бедных людях» Достоевского. По существу, «Бедной Лизой» открывается ключевая в отечественной литературе тема «маленького человека».

Правда, социальный аспект в отношениях Лизы и Эраста приглушен: Карамзин более всего озабочен в повести доказательством того, что «и крестьянки любить умеют». Но именно потому социальный колорит в изображении характера Лизы у Карамзина отсутствует. Это является, пожалуй, самым слабым местом повести, ибо Лиза менее всего похожа на крестьянку, а более — на милую светскую барышню эпохи Карамзина, воспитанную на чувствительных сентиментальных романах. Ныне такой писательский подход к изображению людей из народа кажется наивным и нехудожественным. Но современники Карамзина, еще не читавшие ни Крылова, ни Пушкина, ни Гоголя, не только не чувствовали этой фальши, но восхищались до слез художественной правдой повести. Пруд у Симонова монастыря стал местом паломничества почитателей таланта Карамзина и получил название «Лизин пруд». Сюда сходились на свидание сентиментальные парочки, сюда приходили тосковать и предаваться «меланхолии» люди с чувствительными и разбитыми сердцами. Так, один из светских остряков написал по этому поводу такое объявление:

Здесь в воду бросилась Эрастова невеста,— Топитесь, девушки, в пруду довольно места!

А монахи прекратили эти паломничества просто: обнесли пруд забором и вывесили надпись, что пруд этот вовсе не называется Лизиным.

Все это ныне не может не вызывать улыбки над наивностью и простодушием людей далекого от нас времени. Но при зрелом размышлении нельзя не согласиться, что «привязанная» к крестьянке и выраженная несколько архаичным, устарелым литературным языком история девической любви с ее зарождения до катастрофы передана Карамзиным с психологической достоверностью, в зерне которой уже содержится и будущий Тургенев, певец «первой любви» и тонкий знаток девичьего сердца, и Лев Толстой с проникновением в душевный процесс с его формами и законами. Признанный во всем мире утонченный психологизм русской художественной прозы предчувствуется, зарождается в кажущейся ныне наивной и даже неумелой повести Карамзина.