Превыше крестов и труб,
Крещенный в огне и дыме,
Архангел — тяжело ступ —
Здорово в веках, Владимир!
М. Цветаева
Впервые в литературу Маяковский вошел с появлением манифеста “Пощечина общественному вкусу”, в котором излагается программа футуристов. Маяковский не просто входит в литературу, он врывается, вносит коренные изменения. В манифесте говорится что футуристы — “лицо нашего времени”, предлагают “сбросить Пушкина, Достоевского, Толстого и прочих с парохода современности”. Объявляют “непреодолимую ненависть к существующему до них языку”. Требуют “увеличение словаря в его объеме произвольными и непроизвольными словами”, сознавая тем самым “слово-новшество”.
Футуризм оказал большое влияние на раннее творчество В. Маяковского. Как “слово-новшество” поэт, используя традиционные способы образования слов, создает свои, новые формы: издеваюсь, декабрый вечер, любеночек, наслезненные глаза, дождь обрыдал и другие.
Коренное изменение внес Маяковский в технику русского стиха. Он установил новые методы рифмовки, которые близки к ораторскому слову. В своей статье “Как делать стихи?” Маяковский писал, что самое характерное слово он ставит в конец строки и подбирает к нему рифму.
Маяковский нарушает так называемый силлабо-тонический стих, установленный реформой В. Тредиаковского в начале ХVШ века, и создает тоническое стихосложение, в котором длина стиха определяется количеством полноударных слов.
Маяковский использует лестничное строение стиха, где каждое слово — “ступенька” — имеет логическое ударение и содержит определенную смысловую нагрузку.
Употребляя, на первый взгляд, обычные лексические единицы, иногда с новыми формами образования, Маяковский сумел создать ошеломляющие метафоры: “грудь ис-пешеходили”, то есть исходили взад и вперед, вдоль и поперек. Часто ошеломляющая метафора разворачивается во всю строфу:
Вот — я,
весь
боль и ушиб.
Вам завещаю я сад фруктовый моей великой души.
Практически в каждом произведении Маяковского в большом количестве содержатся метафоры — ошеломляющие, овеществляющие, развернутые; различные сравнения — “На цепочке Папомона поведу, как мопса” и другие, неологизмы, гиперболы, реже — прием контактного повтора (“Слава, Слава, Слава героям!!!”)
В тематике всех ранних произведений В. Маяковского есть нечто общее: человек большой любви, страсти, человек “для сердца” оказывается ненужным, неуместным, осмеянным. В них — крик боли, отчаяния, проклятия из-за лжи и подлости окружающего мира. Поэт в ожидании появления настоящего человека: “Опять, тоскою к людям ведомый, иду...”. У поэта “тоска к людям”, тяга к человеку; но вот, оглядываясь по сторонам, он видит, что перед ним вместо человека — какое-то странное существо, лишенное человеческого облика:
Два аршина безликого розоватого теста:
Хоть бы метка была в уголке вышита.
Нет лиц, нет людей — такова основная мысль многих стихотворений раннего Маяковского.
Через час отсюда в чистый переулок
вытечет по человеку ваш обрюзгший жир...
Жирные, лоснящиеся существа составляют массу окружающих.
Если Блок в “Плясках смерти” писал: “Как тяжко мертвецу среди людей...”, то о традиции молодого Маяковского можно сказать: как тяжело средь мертвецов живому. Экстраверт Маяковский обращается к людям, но не находит понимания. В этот период доля поэта — характерно обостренное чувство одиночества, близкое к лермонтовскому или есенинскому. Только если у Есенина — “я один... и разбитое зеркало” — это трагический финал жизни, то у Маяковского “мостовая моей души изъезженной” — трагическое начало. Есенин пришел к нам с естественной, природной гармонией, но уходит ли с ней Маяковский? И с гармонией ли?
Все чаще в ранней лирике проступают тюремные очертания, обозначается образ “жизнь — тюрьма”, возникают ассоциации, несущие мысль о несвободе: бог, пойманный арканом в небе; городовые, распятые перекрестком.
В стихотворении “Ко всему” этот образ разрастается до огромных размеров:
... вся земля —
каторжник
с наполовину выбритой солнцем головой!
Жизнь в ранних стихотворениях Маяковского — несвободная, закованная, перечеркнутая тюремной решеткой.
Полжизни прошло, теперь не вырвешься...
... я в плену.
Нет мне выкупа.
Оковала земля, окаянная.
Я бы всех в жбви моей выкупал,
да в дома облесен океан ее!
Жизнь заточена, “океан любви” обнесен в дома — такой предстает действительность в ранней поэзии Маяковского.
Вместе с образом тюрьмы, “загона”, закованной земли развивается в творчестве Маяковского другой образ, сначала трагически окрашенный, — образ солнца.
Солнце у раннего Маяковского часто предстает в мрачном свете. Солнце — мучитель, проливающий кровь людей; солнце, едва просочившись в крохотную щелку, “как маленькая гноящаяся ранка”, тут же прячется, тускнеет, побежденное мраком, теснотой. Солнце — “неб самодержец”, жирных и рыжий, выезжающий “по тропам крыш”.
Раннему Маяковскому мерещились “косые скулы океана”, он мечтал о необъятных просторах жизни. Образ океана, как и образ солнца в ранние годы творчества, внутренне скован, несвободен. Как солнце заслонено решеткой, так и океан зажат в тиски.
Любовь громадины, “сфинкса” Маяковского — грандиозная, великая:
Любовь мою,
Как апостол во время оно,
По тысячи тысяч разнесу дорог.
Поэт “прекрасно болен”, у него “пожар сердца”. В поэме “Облако в штанах” любовь необходима, она прекрасна, даже если приносит боль:
...сквозь жизнь я тащу
миллионы огромных чистых любовей
и миллион маленьких грязных любят.
Во “Флейте-позвоночнике” звучат ноты отчаяния; разрушение направлено на самого себя: “Все равно я знаю, я скоро сдохну”.
В стихотворении “Ко всему” Маяковский, называя себя “величайшим Дон-Кихотом” говорит:
Любовь!
Только в моем
воспаленном мозгу была ты!
Была... Любовь уходит. И в поэме “Война и мир” поэт боится оступиться, потерять оставшееся:
Оступлюсь —
и последней любовишки кроха
навеки канет в дымный омут.
В поэме “Человек” Маяковский — в пламени любви.
... только
боль моя
острей —
стою огнем обвеет,
на несгорающем костре
немыслимой любви.
Костер несгорающий, но любовь немыслима, а боль — все острей...
И Маяковский бросается в другую стихию. От темы любви переходит к теме искусства,, поэта, его творчества.
В стихотворениях этой темы Маяковский говорит о необузданности, свободе творческой фантазии. Заявляет, что он не такой, как все. Его фантазия способна перевернуть мир:
ноктюрн сыграть
могли бы
на флейте водосточных труб?
Герой бросает вызов: он — “бесценных слов мот и транжир”. Поэт чист, но не защищен от грязи окружающих, которые взгромоздились “на бабочку поэтиного сердца”.
В стихотворении “Эй” ясно видно, что фантазия поэта действительно не знает границу:
Эй!
Человек,
землю саму
зови на вальс!
В стихотворении “Поэт-рабочий” Маяковский доказывает, что работа поэта такая же, как и работа токаря, поэт — тоже “фабрика”, деревообделочника — и голов людских обделываем дубы, рыбалка — “людей живых ловить, а не рыб”, кузнеца — “мозги шлифуем рашпилем языка”. И для Маяковского нет разницы между техником и поэтом. Они равны.
Сердца — такие ж моторы.
Душа — такой же хитрый двигатель.
Поэзия — главная, ведущая тема для молодого Маяковского.
Я хочу одной отравы —
пить и пить стихи.
Поэзия и жизнь поэта неразрывно связаны.
Видите —
гвоздями слов
прибит к бумаге я.
В поэме “Флейта-позвоночник” Маяковский оценивает свое творчество как что-то высшее, нечеловеческое:
Забуду год, день, число.
Запрусь одинокий с листом бумаги я,
Творись, просветленных страданием слов
нечеловечья магия.
И вся поэзия раннего Маяковского — это фантастическая, неземная, “нечеловечья магия”.
