Пушкин был свидетелем крупнейших исторических событий. До самого восстания 14 декабря 1825 г. он жил почти в непрерывном ожидании «великих перемен». Все это не могло не способствовать возникновению и усилению историзма в творчестве Пушкина. Стремление поэта «в просвещении стать с веком наравне» в основном и значило развить свое сознание в русле нового «исторического направления».

Глубоко драматический характер выбранной поэтом эпохи, естественно, подсказывал драматическую же форму для ее адекватного художественного воплощения. И это тоже отвечало давним творческим потребностям и исканиям Пушкина. Интерес к драматургии и театру проявляется у него с самых ранних лет. Одним из несомненных признаков нарастания в творчестве Пушкина реалистических тенденций было все усиливающееся стремление поэта к драматическому воспроизведению действительности, что сказалось уже в «Бахчисарайском фонтане» и в особенности в «Цыганах». То же стремление к изображению жизни во всем ее многообразии, разносторонности, полноте, не только в статике настоящего, но и в движении, историческом развитии проявилось и в нарастании у Пушкина его историзма. Оба эти направления пушкинских исканий, подсказывавшихся единым стремлением к широте, многообразию и правде художественного постижения и изображения жизни - создание драматического произведения нового типа и создание большого художественно-исторического произведения,- слились воедино в замысле «Бориса Годунова».

Таким задачам никак не могли отвечать традиционные формы драматургии классицизма. Широкий и бурный поток исторической жизни, непосредственный доступ которому Пушкин хотел открыть на театральные подмостки, не вмещали рамки всякого рода «правил» и условностей. И Пушкин ломает окостеневшие формы и традиции, вступает на путь коренного «преобразования драматической нашей системы», «устарелых форм нашего театра» - путь дерзания и новаторства. И делает это поэт вполне осознанно, глубоко продуманно и принципиально. «Сочиняя ее,- пишет Пушкин о своей трагедии в разгар работы над ней,- я стал размышлять над трагедией вообще» (письмо Н. Н. Раевскому-сыну от второй половины июля 1825 г.). Пушкин полностью отвергает «жеманную», чопорную и искусственную драматургию классицизма. В одном из критических набросков 1824 г. он с осуждением замечал о современном ему довольно посредственном французском поэте и драматурге Делавине: «…Лавинь бьется в старых сетях Аристотеля - он ученик трагика Вольтера, а не природы». Не удовлетворяет Пушкина и субъективная манера театра романтиков, характерным образцом которой для него являются драматические опыты Байрона. «Придворному обычаю трагедий Расина» и Вольтеру-трагику Пушкин противопоставляет «народные законы драмы Шекспировой».

Историчности образов поэт также достигал в результате упорного изучения тех материалов, которыми он мог располагать. Он прямо говорит об этом в связи с образом Пимена: «Характер Пимена не есть мое изобретение. В нем собрал я черты, пленившие меня в наших старых летописях». Именно такой обобщенный образ монаха-летописца Пушкин и стремился дать в своем Пимене и замечательно успел в этом. Впечатление невиданной дотоле жизненности воскрешенной Пушкиным эпохи и созданных им образов потрясло современников. Вот как вспоминает историк М. П. Погодин о чтении возвратившимся из ссылки Пушкиным «Бориса Годунова» в дружеском кружке литераторов: «Первые явления выслушаны тихо и спокойно. Но чем дальше, тем ощущения усиливались. Сцена писателя с Григорием всех ошеломила. Мне показалось, что мой родной и любезный Нестор поднялся из могилы и говорит устами Пимена. Мне послышался живой голос русского древнего летописателя». Но Пушкин не только оживил минувший век во всей его истине.



Появление Самозванца имеет в трагедии Пушкина значение всего лишь последнего толчка, давшего возможность вырваться, выступить наружу враждебным царю Борису социально-историческим силам. Сам Пушкин в одной из черновых заметок по поводу «Бориса Годунова» записал о Самозванце: «Всякий был годен, чтобы разыграть эту роль». Центр тяжести трагедии Бориса, по Пушкину, лежит в социальных отношениях это поединок между Борисом и Самозванцем, а борьба социальных сил составляет истинный предмет и сущность основного конфликта.

Сцена на Красной площади начинается огорченным рассказом человека из народа об отказе Бориса «принять венец». Ответные слова другого исполнены растерянности и даже отчаянии. Затем народ почтительно выслушивает оглашаемое верховным дьяком решение Думы и послушно расходится. Однако первоначальное впечатление быстро рассеивается. За сцепом на Красной площади следует народная сцена перед Новодевичьим монастырем, как бы являющаяся весьма выразительным к ней комментарием. Эта сцена одна из самых значительных во всей трагедии. Особенно знаменателен эпизод, в котором один из толпы народа мажет глаза слюной, чтобы казалось, что и он плачет. Эпизод этот не придуман Пушкиным, о нем упоминается и у Карамзина: «В одном хронографе сказано, что некоторые люди, боясь тогда не плакать, но не умея плакать притворно, мазали себе глаза слюною!»

Но Карамзин спрятал это в «примечания» к соответствующему месту своей «Истории», в тексте же самой «Истории» мольба народа к Борису о принятии царства излагается в тонах «официальной народности»: «Бесчисленное множество людей, в келиях, в ограде, вне монастыря, упало на колена с воплем неслыханным: все требовали царя, отца, Бориса». Пушкин, наоборот, именно этот эпизод выдвинул в своей сцене на первый план, разоблачая посредством него реакционно-дворянскую легенду об исконных монархических чувствах народа, о народе как опоре царского престола. Неудивительно, что эта сцена обратила на себя особое внимание Булгарина, который правильно уловил ее внутренний смысл, таящийся за торжественно-парадной картиной всенародного избрания. «Здесь представлено, что народ с воплем и слезами просит Бориса принять царский венец (как сказано у Карамзина),- пишет он,- а между тем изображено, что люди плачут, сами не знают о чем, а другие вовсе не могут проливать слез и хотят луком натирать глаза!.. Затрудняюсь в изложении моего мнения на счет сей сцены. И в дальнейшем слово «народ» не сходит с уст почти всех ее персонажей, является едва ли не самым частым в ее словаре (повторяется больше пятидесяти раз)».

В немом, но исключительно красноречивом и многозначительном финале «Бориса Годунова» заключен очень глубокий смысл. Народная трагедия «Борис Годунов» является вместе с тем и трагедией народа. Только благодаря «мнению народному», могучей народной поддержке противникам Бориса удалось его одолеть, но самому народу от этого не стало легче. В безмолвии народа не только судьба Самозванца, в нем затаен грозный гул грядущих крестьянских восстаний под предводительством Ивана Болотникова, Степана Разина, Емельяна Пугачева.

Итак, «истинный романтизм» в понимании Пушкина - это «верность» изображения лиц и времени, это развитие характеров и событий в соответствии с историей, другими словами, это осмысленное и правдивое художественное воссоздание соответствующей исторической эпохи.