Самое главное, что меня удивляет в русской поэзии, – это то, что она почти всегда ученица «западной», однако всегда ее перерастает, на мой взгляд.
Действительно, из уроков литературы мы знаем, что русская поэзия начиналась как воспроизведение польской техники стихосложения. Но силлабическая система, которая была так хороша для польского языка с его постоянным ударением на предпоследнем слоге в слове оказалась непригодной для российской с ее живым и динамичным акцентом на разных слогах даже в одном и том же слове в разных его формах.
Поэтическая реформа Тредиаковского-Ломоносова вновь поставила русскую поэзию на место ученика, даже вся терминология была заимствована у древних греков. Система снова была взята из речи, непохожей на русскую, которая не имела ударения вообще. И вот есть: Державин, Жуковский, наконец, Пушкин – каждый из них сделал бы славу любой литературе.
Творчеству Блока, Брюсова, Белого, Гиппиус предшествовали французские символисты.
Почему же тогда в русской поэзии нет привкуса вторичности, воспроизведения образцов?
Я пришел к выводу, что российские поэты не визуализации образцов, а мастера, которые из этих образцов берут только органическое, им присущее. А дальше идут своим путем. Эту мысль прямо выразил Тютчев:
Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймет ли он, чем ты живёшь?
Мысль изреченная есть ложь.
