Установление в X —XI вв. феодальных отношений в большинстве стран Западной Европы привело к разделению общества на два антагонистических класса — феодалов и крепостных крестьян. Господствующий класс феодального общества, военно-земледельческая знать, получает четкое сословное оформление, обособляясь в своих наследственных привилегиях и в своей кастовой идеологии. В се состав входят и крупные светские феодалы, владетельные князья, и их вассалы — мелкопоместные рыцари. К ней тесно примыкают и духовные феодалы, представители высшего и среднего духовенства, духовных княжеств, церквей и монастырей, живущие трудом крепостных крестьян. Феодальная церковь дает высшую религиозную санкцию господствующим политическим и социальным отношениям; поэтому многочисленные народные движения, направленные против феодальной эксплуатации, обычно находят идеологическое обоснование в так называемых «ересях», колеблющих основы официального церковного вероучения.

Интересы и воззрения привилегированных классов общества находят широкое выражение в рыцарской и клерикальной литературе периода развитого феодализма. С XII в. усиливается значение городов как центров цехового ремесла и торговли, выросших в основном из поселений крепостных, покинувших феодальные поместья.

Они создают особую «бюргерскую» (городскую) литературу, по своей тенденции оппозиционную и демократическую, но в то же время значительно отделившуюся и от народного мироощущения. Творчество широких народных масс, не имеющих доступа к письменности, почти до самого конца средневековья продолжает существовать и развиваться лишь в устной форме, вызывая пренебрежительное и даже враждебное отношение к себе со стороны феодальной аристократии и церкви.

Тем не менее эти основные направления средневековой литературы, различные по своему социальному происхождению, развиваются не изолированно, а во взаимодействии. Поэзия демократическая в отдельных случаях использует мотивы и формы поэзии рыцарской, с большей или меньшей их переработкой и переосмыслением. С другой стороны, на протяжении всего этого периода народная поэзия питает собой письменное литературное творчество, своими сюжетами, образами и формами доставляя ему богатейший материал, который, будучи соответственным образом переработан, используется и рыцарской лирикой, и рыцарским романом, и позднейшей сатирической и дидактической повестью, и даже «ученой» литературой эпохи. Именно эта связь с народным творчеством придает лучшим произведениям средневековой письменной литературы более глубокое общечеловеческое содержание, подымающееся над узкой классовой ограниченностью специфически феодальной литературы.

Несмотря на это, собственно народная поэзия, хотя и представленная в это время самостоятельной и богатой, но исключительно устной традицией, не дошла до нас в письменных записях более ранних, чем сделанные в XIV—XV вв.

Поэтому мы можем составить себе лишь приблизительное представление о ее характере на основании косвенных данных — отчасти по свидетельствам о ней ж документах эпохи, отчасти по прямым ее отражениям в тех записанных поэтических произведениях, где она подверглась не слишком радикальной переработке.

Исполнителями и в значительной степени авторами таких обработок народной поэзии были профессиональные певцы — потешники, являвшиеся главными носителями поэтического творчества до середины XIII в., когда развилась городская литература. Эти мастера-потешники, очень похожие на старых русских скоморохов, во Франции назывались жонглерами (буквально — «игрецы»), в Испании — хугларами (вариант того же термина), в Германии ― шпильманами (то же значение) и т. п. Профессия эта сложного происхождения. В императорском Риме существовали быстро распространившиеся во всех провинциях Римской империи особого рода бродячие актеры, называвшиеся мимами, или гистрионами, которые соединяли разыгрывание неприхотливых сродных фарсов с иного рода забавами — ряженьем, показом дрессированных животных и всякого рода паясничаньем. В то же время наряду с этими пришлыми увеселителями во всех странах Европы существовали местные «люди искусства» в лице, во-первых, дружинных певцов, во-вторых, потешников, декламаторов и певцов из народа — наиболее одаренных любителей, достигших известного мастерства в своем деле.

С течением времени римские мимы растворились в среде местных «искусников», со своей стороны привив им целый ряд своих профессиональных навыков и «секретов мастерства». Таким путем около X в. возникли жонглеры-шпильманы, функции и репертуар которых вначале были очень обширны. С одной стороны, они водили с собой медведей и обезьян, ходили по канату и проделывали разные фокусы, рассказывали анекдоты и разыгрывали небольшие балаганные сценки; с другой стороны, они распевали, аккомпанируя себе на виоле (примитивной скрипке) героические поэмы, духовные стихи и т. п.

Впоследствии, с XII в., ко всему этому присоединилась рецитация произведений разных жанров рыцарской и городской литературы.

Вначале все эти функции совмещались одними и теми же лицами. Но с течением времени произошло разделение их на две категории — потешников и исполнителей «высоких» литературных жанров — эпоса и духовных стихов. Аскетически настроенная церковь относилась к первой категории жонглеров чрезвычайно враждебно, не допуская их к причастию, отказывая им в христианском погребении и т. п. Также и светские власти подвергали их гонениям, иногда лишая права наследования и почти ставя их вне закона. Напротив, к жонглерам второй категории как духовная, так и светская власти проявляли большую терпимость.

Жонглеры во всех кругах средневекового общества пользовались огромной популярностью. Они странствовали по проезжим дорогам, заходя во все замки, села и города. Они были собирателями и разносчиками всех новостей, «ходячей хроникой» своего времени, в некотором роде публицистами, откликавшимися на все актуальное, злободневное. Без жонглеров не обходились ни одно придворное торжество, ни одна ярмарка, ни один церковный или народный праздник. Ближе всех стояли жонглеры к народным массам, для которых в первую очередь было предназначено их всякому доступное, глубоко выразительное искусство. Но постоянно бывало, что один и тот же жонглер тешил своим мастерством как демократического, так и феодального зрителя или слушателя. Отсюда — двоякое воздействие, оказываемое на жонглеров их аудиторией: черпая в основном из круга народных идеалов и чувств, они в то же время включали в свое творчество многие черты феодально-аристократического мировоззрения. В силу этого в жонглерскую обработку народно-героического предания нередко проникали — притом в разных случаях в разной степени — феодально-рыцарские понятия.

Сложностью общественной среды жонглеров и их отзывчивостью объясняется также и то, что типично рыцарское сказание очеловечивалось и обобщалось у них зачастую до степени народной сказки, и христианская легенда становилась выражением народных оценок и чаяний.

Как общее правило, особенно до XII в., жонглеры были неграмотны и заучивали свои произведения наизусть. Но очень часто они сами являлись авторами исполнявшихся ими произведений или, по крайней мере, тех вариантов, которые они в них вносили.

Из этого вытекают основные свойства творчества жонглеров. Прежде всего вся эта литература в соответствии с ее происхождением из народной песни, лирической или эпической, имела стиховую и притом напевную, форму. Но еще существеннее то особенное отношение к ней со стороны авторов, исполнителей и слушателей, которое может быть названо «фольклорной» трактовкой ее. Каждое произведение воспринималось как нечто традиционное и коллективное, как продукт творчества нескольких поколений певцов или рассказчиков, ставший как бы общим достоянием, в обработке которого каждый последующий поэт-исполнитель был вправе также принять участие. При таких условиях вопрос об оригинальности сюжета, о личном авторстве и об индивидуальном стиле совсем отпадал или отступал на задний план. Главной задачей поэта-исполнителя (две функции, совмещавшиеся в деятельности жонглера как преемника народного певца) было дать нечто традиционное, отвечавшее запросам, утвержденным и проверенным массовым, коллективным слушателем, еще лучше того — несколькими поколениями таких слушателей. Хорошо известный сюжет, старинный напев, образ или мотив были лучшей рекомендацией всякому жонглерскому произведению. Но, как и во всяком фольклорном творчестве, это далеко не означало стремления к механическому воспроизведению старого; напротив, отзывчивые к живой современности, жонглеры пользовались старой основой для внесения в нее новых, оригинальных вариантов — этого первого признака всякой народной поэзии. Отсюда обилие сюжетных, стилистических и иного рода творческих вариантов, которые должны были быть и были в жонглерских произведениях, имевших очень долгую устную жизнь.