Но это была не та борьба, которая отнимает у человека духовную свободу, делая его рабом какой-нибудь, хотя бы и великой, но все-таки внешней цели. Для кого высшая цель борьбы есть правда Божия,— всеобъемлющая и над всем возвышающаяся, тот — свободен возвыситься и над самою борьбою в уверенном сознании окончательного примирения. Наш поэт не раз в своей жизни знавал минуты такого высшего успокоения, но с полною ясностью оно далось ему перед концом и выражено в стихотворении, составляющем прекрасный заключительный аккорд всей его деятельности: Земля цвела. В лугу, весной одетом, Ручей меж трав катился, молчалив; Был тихий час меж сумраком и светом 23, Был легкий сон лесов, полей и нив; Не оглашал их соловей приветом; Природу всю широко осенив, Царил покои; но под безмолвной тенью
Могучих сил мне слышалось движенье.
Не шелестя над головои моей, В прозрачный мрак деревья улетали; Сквозной узор их молодых ветвей, Как легкий дым, терялся в горней дали; Лесной чебер и полевой шалфей, Блестя росой, в траве благоухали. И думал я, в померкший глядя свод: Куда меня так манит и влечет? Проникнут весь блаженством был я новым, Исполнен весь неведомых мне сил: Чего в житейском натиске суровом Не смел я ждать, чего я не просил — То свершено одним, казалось, словом, И мнилось мне, что я лечу без крыл, Перехожу, подъят природой всею, В один порыв неудержимый с нею! Но трезв был ум, и чужд ему восторг, Надежды я не знал, ни спасенья... Кто ж мощно так от них меня отторг, Кто отрешил от тягости хотенья?
Со злобой дня души постыдный торг Стал для меня без смысла и значенья, Для всех тревог бесследно умер я И ожил вновь в сознанье бытия... Тут пронеслось как в листьях дуновенье И как ответ послышалося мне: Задачи то старинной разрешенье В таинственном ты видишь полусне! То творчества с покоем соглашенье, То мысли пыл в душевной тишине...
Я не имел в виду излагать и разбирать все написанное А. Толстым; я хотел только напомнить в общих чертах существенное содержание его поэзии. О многом хорошем и превосходном (например, «Дракон», «Алхимик», Трилогия) я вовсе не упоминал, указывая только главное. При всем различии возможных эстетических оценок никто не усомнится, я уверен, дать за поэта добрый ответ на вопрос, которым оканчивается одно из последних его стихотворений: Всему настал покой, прими ж его и ты, Певец, державший стяг во имя красоты! Проверь, усердно ли ее святое семя Ты в борозды бросал, оставленные всеми, По совести ль тобой задача свершена, И жатва дней твоих обильна иль скудна?
Да! задача совершена им по совести, и содержание того, что им оставлено, важно и обильно. Как поэт, Толстой показал, что можно служить чистому искусству, не отделяя его от нравственного смысла жизни,— что это искусство должно быть чисто от всего низменного и ложного, но никак не от идейного содержания и жизненного значения. Как мыслитель, он дал в поэтической форме замечательно ясные и стройные выражения старому, но вечно-истинному платоническо-христианскому миросозерцанию. Как патриот, он горячо стоял за то именно, что всего более нужно для нашей родины, и при этом — что еще важнее — он сам представлял собою то, за что стоял: живую силу свободной личности.
У русского народа есть важные добродетели преимущественно перед народами Запада,— это именно те, которые общи нам с близким нам Востоком: созерцательность, покорность, терпение. Этими добродетелями долго держалась наша духовная метрополия — Византия, однако они не могли спасти ее. Значит, одних этих восточных свойств и преимуществ самих по себе — мало. Они не могут уберечь великую нацию, если к ним не присоединится тот другой элемент, который, конечно, не чужд и России как стране европейской и христианской, но по историческим условиям имел доселе у нас (как и в Византии) лишь слабое развитие,— я разумею сознание безусловного человеческого достоинства, принцип самостоятельной и самодеятельной личности. Поэт, которого мы теперь помянули, был одним из очень редких у нас носителей этою истинно человеческого жизненного начала, в развитии которого главное условие будущности каждого народа. И с этой стороны его произведения привлекательны и значительны своею искренностью: он стоял в них за то, что было глубоко заложено в нем самом,— так как он сам был сильною и свободною индивидуальностью, человеком внутреннего достоинства, чести и правды прежде всего. Эти качества не суть единственные добродетели, но без них все прочие стоят немного; без них отдельный человек есть только произведение одной внешней среды, а сама такая среда является стадом.
