Изображение базаровской любви было без сомнения испытанием и для самого Тургенева как художника: ему еще не приходилось иметь дело с чувствами русских людей такого сорта. (Какой-то опыт был в "Накануне", но Инсаров - иноземец, а это большая разница.) Базаров отнюдь не раб любви, как герой "Переписки" или (позднее) "Вешних вод", не кокетничает своим чувством, как Рудин, не сомневается в праве на счастье, как Лаврецкий. Он, подобно Инсарову, стремится победить свое чувство, но страсть оказывается сильнее. Вырванное Одинцовой признание не приносит обоим облегчения, не разрешает, а запутывает ситуацию.

В душе гордого и самоуверенного Базарова, получившего окончательный отказ Одинцовой, возникает ощущение тяжелой жизненной неудачи. Его охватывает пессимизм, приходят мысли о тщетности его прежних усилий и сомнения в правильности прежнего понимания жизни (он умрет, рассуждает Базаров, из его праха лопух вырастет, и какое ему дело до того, что будет после его смерти с крестьянскими ребятишками, судьбой которых он так сегодня озабочен; здесь звучит тургеневская критика упрощенного, "естественно-научного" понимания жизни человека). Подобные настроения усиливают эгоизм Базарова, доводя до жестокости по отношению к приятелю (Аркадий опасается, что Базаров не в шутку, а на самом деле способен его задушить). На проявления жестокости, пробуждение зверя в Базарове обратил внимание Е. М. Конышев, дав им, однако, чисто идеологическое, мировоззренческое истолкование6.

Тургенев если и не выступал апологетом "слабых людей", как его друг П. В. Анненков в статье "О литературном типе слабого человека", направленной против статьи Н. Г. Чернышевского "Русский человек на rendez-vous", то вряд ли сочувствовал своему герою. Он интуитивно, как художник, угадывал психологические последствия базаровской неудачи. И угадал убедительно верно. Базаров, конечно, не окончательно сломлен, он оправился бы от психологического шока. Но неудача в любви подготовила почву для "глупой случайности" (как Герцен назвал смерть Грановского).

Базаров в романе одинок и бесприютен. У него в перспективе нет своего семейного гнезда. Нет наследников его дела. Аркадий - случайный попутчик, который дальше благородного негодования не пойдет; ему "наша пыль глаза выест", даже "пыль", не говоря о чем-то более серьезном. К тому же Аркадий вовсе не отрицатель, не "нигилист", его вполне устраивает существующее положение вещей, он благополучен и счастлив, и будущее ему видится в розовых тонах. Его не обойдет "чаша на пире отцов", хотя "пир" этот может оказаться не таким уж веселым.

В одиночестве Базарова - его трагедия как личности, как деятеля7. Но у трагических героев своя логика - они Герои Истории. В исторической перспективе будущее за ними. Наши симпатии на их стороне. Да и авторские: Базаров изображен Тургеневым с большим сочувствием.

С сочувствием изображены и братья Кирсановы. Но в развязке их истории появляются совершенно иные ноты. Они вовсе не испытывают торжества победителей. Напротив. Они живы, они что-то делают, о чем-то мечтают и хлопочут, но их история отдает фарсом. Ощутимо звучит авторская ирония.

В "Дворянском гнезде" Лаврецкий лишь декларировал: "Здравствуй, одинокая старость. Догорай, бесполезная жизнь" - в четвертом романе Тургенев в судьбах братьев Кирсановых по сути реализует этот тезис. "Отцы и дети" - роман итогов прожитой жизни "пожилых мудрецов" (слова Добролюбова), итогов того небольшого срока, который им был отпущен историей.

И что же ? Выдернутые из привычного уюта старозаветного "дворянского гнезда", они оказались беспомощными перед лицом крутых перемен, призывающих к действиям, к определенности, к отрешению от ленивой барской созерцательности. Поблек их лоск культурных, просвещенных, гуманизированных людей, надежды нации. Они еще способны рассуждать о красоте природы и наслаждаться искусством или гордиться своей независимостью старых русских бар. Но это уже выглядит как привычный досуг, эстетство, а не как проявление свободы духа, самоценности личности (как было у героев "Дворянского гнезда" Лемма и Лаврецкого).

Не случайно подчеркивается дилетантизм Николая Петровича в игре на виолончели - дилетантизм, столь ненавистный Тургеневу и Герцену. Литература, искусство для Николая Петровича, как и "принсипы" для его старшего брата, - форма приятного забвения, ухода от жизненных проблем. Бывшие либерально-мыслящие люди, они рядом с решительными отрицателями оказались защитниками закоснелой старины. Осуждая нигилизм Базарова, Павел Петрович мучительно ищет хоть какой-то общественный институт, который не был бы достоин полного отрицания. Перед лицом давно ожидаемых перемен он вынужденно занимает нейтральную позицию. И ему нечего возразить на упрек Базарова: "Вы вот уважаете себя и сидите сложа руки; какая ж от этого польза для bien public"8. Он, как и его брат, хотя и по разным причинам, оказались в фальшивом положении и в общественном, и в личном плане. Николаю Петровичу удастся что-то подправить, но именно "что-то". Потому что из фальшивого положения, по убеждению Тургенева, нет выхода.

Приезд Базарова означает для Павла Петровича конец той уютной жизни, которую он ведет за спиною брата, не вмешиваясь в хозяйственные дела и предаваясь воспоминаниям о Нелли Р. да сердечным волнениям от новой приязни к Фенечке. Приезд "нигилиста" означает далее для старшего Кирсанова неизбежность конфликта не с вымышленной, иллюзорной, а с реальной жизнью. Он сразу почувствовал в Базарове опасность. "Кто сей? - спросил Павел Петрович. - Приятель Аркаши, очень, по его словам, умный человек. - Он у нас гостить будет? - Да. - Этот волосатый?" .

Волосатый - непричесанный, небрежный в одежде, как все эти "студентики", дети разных там "лекаришек", - и тем самым нарушающий покой, будоражащий сложившийся быт. Одним словом, чужой. Чужой в родовом гнезде. Чужих, незваных опасно пускать в "гнездо"... Однако времена переменились. Но он-то, Павел Петрович Кирсанов, бывший гвардейский офицер, остался прежним, по крайней мере, пытается выглядеть таковым.

Иногда полагают, что история Павла Петровича - еще одна тургеневская повесть "о трагическом значении любви", подобная той, что хотел написать, но так и не написал Рудин, и тайна старшего Кирсанова - в его скрытых страданиях и душевных муках из-за той давней, "роковой" любви.