Эта цель заставила его через судьбу Филиппа исторически расширить тему произведения, введя в роман эпизоды революционных восстаний в Марселе февраля—июня 1848 года. Надо думать, что среди документов, которыми пользовался Золя, были и материалы местных архивов, связанные с движением 1848 года. Нельзя не оценить усилий, приложенных молодым автором для того, чтобы придать роману историко-политическую окраску. Тем более, что он делал это впервые. Как можно судить на основании книги Лэппа и специального исследования об источниках «Марсельских тайн» 23, реальный прототип Филиппа Кайоля был просто ловеласом и честолюбцем. Молодой фельетонист, пользуясь правом литературного вымысла, превратил своего героя в третьей части романа в пламенного сторонника «народной республики», одного из главарей июньского восстания.

В панораме 1848 года у Золя есть серьезные недочеты. Молодому писателю свойственна утопическая вера в возможность мирного разрешения классовых конфликтов; во всяком случае, она вдохновляет наиболее положительных его персонажей (Мариус, Шатанье, Мартелли). В романе чрезмерно подчеркнут «стихийный» характер июньского восстания рабочих Прованса, позволяющих в своем ослеплении направлять ход боев провокатору Ма-теусу. Золя не удалось с такой проницательностью, как это сделал Флобер в «Воспитании чувств» (1869), заклеймить лицемерные и преступные метаморфозы различных слоев буржуазии в ходе революции. Автору «Мар-сельскихтайн» не свойственна также мощь романтической героики, отметившая революционные эпизоды «Отверженных».

Золя-фельетонист придерживается безликой, узко документальной манеры изложения. Чувствуется, что, отказавшись от «лирического сказа» «Исповеди Клода» и ранних новелл, он не выработал еще стиля «объективной» прозы.
Так же, как Гюго и Флобер, Золя не сумел оценить в революции 1848 года того, что сделало ее грандиознейшим событием в истории европейских гражданских войн — первого самостоятельного выступления пролетариата на исторической арене. Однако в использовании фактов он был честен и многое воспроизвел достаточно точно.
«В провинции революция была встречена с изумлением, но без противодействия; провозглашение республики принято было в городах без всякого протеста; армия была спокойна, а известнейшие генералы Бюжо и Шангар-нье заверили правительство в своей преданности. Буржуа и чиновники боялись слова «республика», которое в их воображении связывалось с террором; но они выставляли напоказ республиканские чувства, чтобы отвратить от себя преследования, казавшиеся им неизбежными»,— читаем в «Истории XIX века» под редакцией профессоров Лависса и Рамбо (т. 5, М., ОГИЗ, 1938, стр. 16).

Протокольная характеристика, которую Золя дает настроениям торговой и промышленной буржуазии Марселя, принявшей в феврале 1848 г. Республику с пассивным недовольством, как бедствие, угрожающее ее спокойствию и прибылям, в основном соответствует приведенной выше исторической справке .

Также, согласно истории, Золя как непосредственную причину выступления пролетариата в июне 1848 года выдвигает требование десятичасового рабочего дня и вопрос о национальных мастерских. В главе «Мятеж» он правдиво и сочувственно рисует рабочую демонстрацию 22 июня и ее встречу с войсками правительства. Мощная колонна «подобная каменной стене» вынуждена была отступить перед приставленными к ее груди остриями штыков. Но истерические крики и апплодисменты, раздающиеся из окон аристократического клуба («колите, да колите же этих мерзавцев!»), первые раны, нанесенные безоружным пролетариям, пробуждение у последних гнева и жажды борьбы создают настолько сильную и реальную картину, что царская цензура добилась исключения этой главы из русских изданий.