Место лирического романа XVIII-XIX веков в литературном процессе точно определил А. В. Чичерин . Он прослеживает развитие формы романа вплоть до возникновения романа-эпопеи. Из его работы можно сделать вывод о том, что новый лирический роман ни в коей мере не является возвратом к старому, но частично возрождает уже известную форму на новом, качественно отличном уровне, когда лирическое начало в его чистом виде уже невозможно, так как новый лирический роман, и в частности лирический роман Хемингуэя, использует накопленный в XIX и XX веках опыт эпического романа во всех его основных формах. Понятно, что слияние лирического и эпического начал в творчестве Хемингуэя привлекло пристальное внимание исследователей.

Выяснение отношения Хемингуэя к «потерянному поколению» критики обычно связывают с вопросом о жанровых особенностях романа «Фиеста» написана от первого лица, функция рассказчика передоверена в романе Джейку Барнсу, образ которого является центральным и важнейшим как с точки зрения идейного содержания, так и в отношении развития сюжета и формы повествования. Параллель с лирическим романом эпохи романтизма напрашивается сама собой.

Вся форма «Фиесты» выражает идейное значение, «превращается» в «смысл», что особенно наглядно проявляется в сложном синтезе сюжета и собственно содержания. В. Днепров, А. Эльяшевич и И. Финкельштейн не случайно подчеркивают «изобразительность» прозы Хемингуэя, то есть творческое воплощение эстетической установки на замену рассказа «показом». «Показ» вообще, как уже говорилось, является важнейшим принципом хемингуэевской эстетики и, конечно, служит объективированию повествования. «Показ» объясняет и отмеченную советской критикой возможность разбивки сцены на «кадры». Читатель если и не участвует в действии, то как бы присутствует при происходящем, и этому «присутствию» вовсе не мешает неизменное в «Фиесте» «повествовательное», то есть прошедшее, время. Об «эффекте присутствия» хорошо сказал В. Днепров, но нас здесь больше интересуют моменты, определяющие слитность «присутствия» читателя с субъективным проявлением психологического состояния героя. Прежде всего эта слитность достигается за счет драматизации повествования.

Субъективное начало в «Фиесте», в частности форма повествования от первого лица, прежде всего обусловлено все той же индивидуалистической позицией автора в отношении к миру, которая была прямым следствием отражения военного шока в сознании «потерянных». В центре мира, утратившего, казалось, общественные связи, естественно становится одинокая личность, воспринимающая реальность почти исключительно со своей, индивидуальной точки зрения, исходящая не из общественного опыта, связанного с идеей исторической преемственности, а из личного трагического опыта, в котором доминирует представление об историческом хаосе, нелепости и бессмысленности происходящего. В отрыве от общества такая личность оказывается неспособной к воссозданию в своем сознании социальных отношений (другими словами, эпической картины), но «пропускает» через свое индивидуалистическое сознание всю объективную действительность, обретающую таким образом яркую лирическую окраску. Хемингуэю удалось запять столь значительное место в литературе, очевидно, и потому, что по своему писательскому темпераменту он был склонен к лиризму, а эта склонность получила в результате войны мировоззренческую основу. В то же время мы видим, что субъективизм Хемингуэя не доходит до крайности. Идейное содержание романа оказывается сложным, гуманистические, жизнеутверждающие ноты (а у Хемингуэя гуманистичен и трагизм) вовсе не исключаются, когда речь идет о душевном мире Джейка Барнса, и даже обретают самостоятельное, довлеющее себе звучание. В этом сказывается неистребимый гумаиизм писателя, который как бы интуитивно чувствует, что общественные связи не фикция, и трагизм послевоенного мира как раз и объясняется тем, что найти их ни автор, ни его герой еще не могут.

В то же время даже априорно ясно, что возникновение лирического романа XVIII-XIX веков и лирического романа XX века, в частности хемингуэевского, обусловлено совершенно разными историческими причинами, причем имеет и не сходные эстетические основания. Обращает на себя внимание и «практическое», формальное новаторство Хемингуэя, многократно отмеченное советской и зарубежной критикой. Проблема жанра хемингуэевского романа получила серьезное освещение только в последние годы, и главная заслуга здесь принадлежит советскому литературоведению. Из зарубежных работ наибольший интерес в этом отношении представляет статья Э. Хэлли-дея «Повествовательная перспектива Хемингуэя» (1952). Автор, рассматривая употребление первого и третьего лица у Хемингуэя, замечает, что в «Фиесте» первое лицо «воплощает и усиливает тему», но в то же время он подчеркивает, что объективность романа является одной из его «наиболее прославленных черт». Далее в статье Э. Хэллидея проводится важнейшая мысль о слиянии субъективного и объективного начал в «Фиесте», причем • критик правильно определяет некоторые существенные средства «объективирования» повествования. К числу таких средств он относит прежде всего отбор фактов. Кроме того, Э. Хэллидей отмечает, что Хемингуэй весьма своеобразно использует внутренний монолог и, в отличие от Джойса и Дюжардена, в случае нужды прибегает к объективному повествованию.