айдар! Как он любил свою Родину! Он любил ее, как солдат, бесстрашно отдающий за нее свою жизнь в смертельном бою с врагами. Он любил се, как сын любит в разлуке свою мать: чем обширнее пространства, разлучающие их, и чем дольше разлука, тем сильнее, тем необходимее эта любовь. Он любил ее, как коммунист, со светлой надеждой, с великой гордостью за ее настоящее и с полной уверенностью в се будущем, сам собираясь жить в этом чудесном мире коммунизма. Он любил ее, наконец, как поэт, той любовью, когда ни самая прекрасная звезда, сияющая нам с чужого неба, ни блеск и лазурь океана в минуты тишины, ни голос его во время самой страшной бури не может заглушить в душе нашей даже тишайшего шелеста листьев какого-нибудь куста бузины, выросшего самосевом под окнами родного дома.
Но пусть он сам — веселый человек Гайдар — расскажет вам в этом письме к друзьям, как он любил ее.
«…Я живу сейчас в домике на берегу моря… Я работаю! Нужно в поте лица добывать трудовую копейку. Это раз. Во-вторых, надо чем-то оправдывать свое существование перед людьми, зверьми, перед разными воробей-птицами, соловей-птахами, а также перед рыбой — карась-линем, голавлем, лещом, плотвой, окунем, а перед глупым ершом и перед злобной щукой оправдываться мне не в чем.
…В Одессе я пробуду еще, вероятно, с месяц. К этому времени работу думаю закончить. И знаешь: конечно, море прекрасно, но скучаю уже я по России. Где мой пруд? Где мой луг? Гей вы, цветики мои, цветики степные! Всех я хороших людей люблю на всем свете, восхищаюсь чужими долинами, цветущими садами, синими морями, горами, скалами и утесами. Но на вершине Казбека мне делать нечего — залез, посмотрел, ахнул, преклонился, и потянуло опять к себе в Нижнегородскую или Рязанскую.
Идем, бывало, с Гайдаром на рыбную ловлю прямо через луга, счастливые и уже мокрые по пояс. Опоздаешь немного — и уже солнце взошло, и колхозное стадо уже перешло брод возле молочной фермы и выбралось на траву, и ястребы уже появились в небе, и раскрылись цветы, и запахли травы, вея покоем и миром, и на душе тишина и отдых, и говорить не хочется, разве только петь. А до места еще далеко… И в самом деле Гайдар начинал мурлыкать — сначала тихо, потом все громче и громче.
Любил он петь. Шумит трава под ногами, засыпает душистой пыльцой сапоги, одежду, лицо и губы, а Гайдар поет: «Между небом и землей жаворонок вьется…»
Голоса, конечно, не хватает на всю песню, и на самой высокой ноте Гайдар, бывало, неожиданно остановится, возьмет за руку и покажет вверх, где и впрямь над нашими головами, стоя на одном месте в густом луговом воздухе, насквозь пронизанном лучами, трепеща крыльями, звенит и звенит маленькая птичка.
