Между фамусовским лагерем и Чацким стоит одна из основных фигур комедии - Софья, также пережившая свое «горе от ума». «Софья начертана неясно…» - заметил Пушкин. Действительно, в ее поведении и настроениях ощущается противоречие между трезвым умом и сентиментальными переживаниями. Прекрасное понимание характеров отца и Скалозуба сочетается у нее с полной слепотой в отношении Молчалина. Софья гораздо выше своих сверстниц, столь ядовито изображенных Грибоедовым в лице шестерых княжон Тугоуховских. Для последних важна не любовь, а богатый «муж-мальчик», «муж-слуга». Софья живет только любовью. Невысокое и зависимое положение Молчалина как будто даже усиливает ее влечение к нему. Ее чувство серьезно, оно дает ей смелость не бояться мнения «света».

Нельзя согласиться с тем, что «слова Фамусова о московских девицах: «Словечка в простоте не скажут, все с ужимкой» - имеют прямое отношение и к его дочке» . Она всегда искренна. «Что мне молва? Кто хочет так и судит»,- говорит она. Софья не чужда духовных интересов, не увлекается светской суетой. Чтение ею книг Фамусов называет «прихотью». Действительно, тогда это было новостью для дворянской девушки. Софья в ужасе от того, что отец прочит ей в женихи Скалозуба, который «слова умного не выговорит сроду». Не любит она и пустое умничанье, острословие и злоязычие, которыми отличались светские люди XVIII в. Однако ей чужда и неприятна беспощадно логичная, острая мысль Чацкого. Софья не доросла до нее, она слишком полна «чувствительности». Она воспиталась в век Карамзина и Жуковского. Ее идеал - робкий, мечтательный юноша, образ которого рисовала сентиментально-романтическая литература конца XVIII и начала XIX в. Именно таким представляется Софье Молчалин. Не разглядев его, она не сумела оценить Чацкого, не увидела, как увидела горничная Лиза, что Чацкий не только «весел и остер», но и «чувствителен», то есть не только умен, но и нежен.

Софья, справедливо указывает Гончаров, «это - смесь хороших инстинктов с ложью, живого ума с отсутствие всякого намека на идеи и убеждения, путаница понятий, умственная и нравственная слепота - все это не имеет в ней характера личных пороков, а является как общие черты ее круга. В собственной, личной ее физиономии прячется в тени что-то свое, горячее, нежное, даже мечтательное. Остальное принадлежит воспитанию».

Еще в современной Грибоедову критике в журнале «Московский телеграф» наметилось правильное истолкование драмы Софьи, ее «горя от любви»: «Прекрасная по наружности, умная, образованная Софья во время отсутствия друга своих детских лет, любимого ею Чацкого, достигла того возраста, когда потребность любви оказывается в полном смысле, когда уже не дружба, а необходимость быть любимой и привязаться к своему обожателю тревожит сердце молодой девушки.







Софья, лишившаяся матери еще в младенческих летах, единственная дочь человека, который дышит одними честолюбивыми расчетами, Софья, беспомощная относительно к своей нравственности, не имеющая .наставников и благоразумного надзора за собою, неприметным образом прилепляется к человеку, который во всех поступках отзывается низким своим происхождением. Чацкий мог нравиться и быть любимым дитятем, четырнадцатилетнею девочкою, которую он тешил своим остроумием и ласками. Семнадцатилетняя Софья невольно увлеклась хитростями покорного прислужника ее родителя, готового представить себя влюбленным и даже страстным как Вертер, для того чтобы удержаться на своем выгодном месте у значащего чиновника. Бедная девушка позабыла странствующего друга своей юности и полюбила негодяя Молчалина, который отвечает ее склонности умильными словами и между тем волочится за ее служанкою! Вот верное изображение того, что нередко делается в большом свете! Вот совершенное знание страстей и наклонностей человеческих!»

В наше время М. В. Нечкина выдвинула оригинальное толкование драмы любви Софьи: «Она выдумала своего Молчалина по контрасту с уехавшим, бросившим ее ради «поисков ума» Чацким. Молчалин - это Чацкий наоборот. Раненая любовь к Чацкому лежит в основе образа выдуманного ею Молчалина. Если первое чувство к Чацкому является основным двигателем в создании нового чувства и нового образа любимого человека, значит, это первое чувство не умерло, а живо. Если был бы нужен совет артистке, как истолковать эту трудную и «неясно начертанную» автором роль,- совет, на мой взгляд, может быть только один: глубоко подсознательно, сама этого не сознавая, Софья любит Чацкого. Это и есть глубокая подоснова образа и поведения героини. Только с этой позиции весь словесный материал роли получит истинное - и надо признаться - совершенно новое звучание». Однако такое толкование драмы Софьи не было поддержано в грибоедоведении.

Все же справедливо И. А. Гончаров находил, что «вообще к Софье Павловне трудно отнестись не симпатично: в ней есть сильные задатки недюжинной натуры, живого ума, страстной и женской мягкости. Она загублена в духоте, куда не проникал ни один луч света, ни одна струя свежего воздуха. Недаром любил ее и Чацкий. После него она одна из всей этой толпы напрашивается на какое-то грустное чувство, и в душе читателя против нее нет того безучастного смеха, с каким он расстается с прочими лицами. Ей, конечно, тяжелее всех, тяжелее даже Чацкого, и ей достается свой «мильон терзаний»

Софья испытывает горе от ложного «ума», то есть от чисто книжных идеалов и представлений, навеянных чтением сентиментальных романов, весьма далеких от реальной действительности. Образом Софьи Грибоедов в какой-то мере продолжал свою полемику с сентиментально-романтическим направлением в русской литературе. В то же время он показал и реальную правду отношений: незаурядная девушка, обманутая фамусовщиной, губящей все живое, терпит сердечную драму.