В заключительной сцене комедии Чацкий, обращаясь к Софье, говорит:
Зачем мне прямо не сказали,
Что все прошедшее вы обратили в смех?
Что самом деле, что помешало Софье сказать Чацкому «нет»? Что помешало быть прямой и откровенной с человеком, с которым она воспитывалась и росла? Что двигало ею: коварство? малодушие? расчет? Но тогда чем объяснить ее неподдельно глубокий интерес к Чацкому?
А может быть, ослепленный любовью, Чацкий не заметил в репликах и поведении Софьи ее настоящего отношения к нему? Тогда его упрек лишен основания…
Попробуйте ответить на эти вопросы, обосновывая свою точку зрения ссылками на текст комедии.
Для тех же, кому задание покажется трудным, предлагаем несколько вариантов ответов (в форме тезисов без доказательств). К какому из них вы присоединяетесь? Чем докажете?
1. Софья уже не любит Чацкого, но жалеет его, не хочет причинять боль своему бывшему другу.
2. Обиженная Софья не может простить ему внезапного отъезда на года.
3. Софья стыдится своей любви к Молчалину, потому что в глубине души понимает ничтожество этого человека.
4. Чацкий не прав, обвиняя Софью в неискренности. Она несколько раз и достаточно ясно намекает ему на свою отчужденность.
5. Живя в мире лжи и обмана, Софья до некоторой степени утрачивает способность к прямодушию и благородству, зло и жестоко смеется над Чацким. Но, осуждая в Чацком насмешливую резкость ума.она, вопреки желанию, находится под обаянием его сверкающего остроумия.
6. Если бы Софья в первом действии сказала Чацкому прямо: «нет», то он бы сразу покинул ее, и пьеса не состоялась бы.
7. Софья — обманщица, кокетка, которая испытывает радость от того, что кто-то по ней терзается.
8. Софья понимает, что Молчалин ей «не пара»; Скалозуб пугает ее своей беспросветной тупостью. Поэтому-то Софья не отказывает Чацкому, видя в нем возможного претендента на ее руку-
Чадский чувствовал свою силу и говорил уверенно. Но борьба истомила его. Он наносит удар,— но не хватило у него мощи против соединенного врага.. Пушкин, отказывая Чацкому в уме, вероятно, всего более имел в виду последнюю сцену 4-го акта, в сенях, при разъезде. Конечно, ни Онегин, ни Печорин, эти франты, не сделали бы того, что проделал в сенях Чацкий. Те были слишком дрессированы «в науке страсти нежной», а Чацкий отличается и, между прочим, искренностью и простотой, и не умеет и не хочет рисоваться. Он не франт, не лев. Здесь изменяют ему не только ум, но и здравый смысл, даже простое приличие. Таких пустяков наделал он! Если б у него явилась одна здравая минута, если б не жег его «мильон терзаний», он бы, конечно, сам сделал себе вопрос: «Зачем и за что наделал я всю эту кутерьму?» И, конечно, не нашел бы ответа… Чацкий больше всего обличитель лжи и всего, что отжило, что заглушает новую жизнь, «жизнь свободную»…
Он очень положителен в своих требованиях и заявляет их в готовой программе, выработанной не им, а уже начатым веком… Он требует места и свободы своему веку: просит дела, но не хочет прислуживаться и клеймит позором низкопоклонство и шутовство. Он требует «службы делу, а не лицам», не смешивает веселье или дурачества с делом, как Молчалин,— он тяготится среди пустой праздной толпы «мучителей, предателей, зловещих старух, вздорных стариков», отказываясь преклоняться перед их авторитетом дряхлости, чинолюбив и прочего. Его возмущают безобразные проявления крепостного права, безумная роскошь и отвратительные нравы «разливания в пирах и мотовстве» — явления умственной и нравственной слепоты и растления.
Его идеал «свободной жизни» определителей: это — свобода от всех этих исчисленных цепей рабства, которыми оковано общество, а потом свобода — «вперить в науки ум, алчущий познаний», или беспрепятственно предаваться «искусствам творческим, высоким и прекрасным»,— свобода «служить или не служить», «жить в деревне или путешествовать», не слывя за то ни разбойником, ни зажигателем, и — ряд дальнейших очередных подобных шагов к свободе — от несвободы».
