Для Пришвина – художника гармонического склада – это было угрозой творческой гибели: исчезал предмет художественного исследования. У него отняли возможность печататься: “Я писатель побежденного бессловесного народа без права даже писать”. На этом печальном фоне Пришвин обретает смысл жизни в любви к бытию, что и стало основой его личной философии: “Радоваться жизни, вынося все мучения”. Единственное богатство творческой личности – ощущение внутренней свободы: “Я не нуждаюсь в богатстве, славе, власти, я готов принять крайнюю форму нищенства, лишь бы оставаться свободным, а свободу я понимаю как возможность быть в себе”. Из этого убеждения складывается и образ поведения сродни христианскому аскетизму: “Жить в себе и радоваться жизни, вынося все лишения, мало кто хочет, для этого нужно скинуть с себя все лишнее, мало кто хочет для этого перестрадать и, наконец, освободиться”.

Для творчества Пришвина характерен “геооптимизм” (Горький), т. е. утверждение радости жизни вопреки страданию. “Я, может быть, больше других знаю и чувствую конец на кресте, но крест – моя тайна, моя ночь, для других я виден, как день, как цвет”, – говорил писатель.

Желание встать под “голубое знамя” христианства определило политическую позицию писателя – “ни за белых, ни за красных”.

В автобиографической повести-притче “Раб обезьяний” (позднее название “Мирская чаша” (1920), полный вариант вышел в свет в 1990 г.) Пришвин представляет современную Россию как дикую “Скифию”, в которой многовековой уклад жизни сметен революционным ураганом. Через всю повесть проходит мотив уничтожения и разрушения. На этом фоне разыгрывается драма борьбы человеческого духа и звериных инстинктов.

“Мирская чаша” развивает темы раннего творчества Пришвина. Вместе с тем это произведение, в котором сделана попытка охватить и осмыслить резкие перемены, происходившие в жизни, органично входит в литературный процесс первых послереволюционных лет. Пришвин показывает, как социальная катастрофа приводит к ожесточенной борьбе природного и рационального начала, к разрыву естественных связей человека и природы.

Пришвин старается воплотить целостный образ человека, собрать его по крупицам. Изображение человека в переломный момент жизни общества восходит у него к традиции “Медного всадника” А. С. Пушкина, впервые в русской литературе поставившего проблему спасения маленького человека от могучей стальной силы огромного государства.

Герой “Мирской чаши” Алпатов в определенной степени восходит к авторскому прототипу. Он старается осмыслить происходящее, с интересом присматривается к людям, творящим революционную историю.

Повесть имеет два плана – первый, бытовой, основанный на автобиографическом материале, и второй, опирающийся на взаимосвязь настоящего и будущего – возникновения новой жизни в новом обществе.

Опубликовать “Мирскую чашу” полностью не удалось. Две главы были напечатаны в газете “Новости”.

В 1924 г. вышла автобиографическая повесть Пришвина “Куры-мушка” (три звена будущего романа “Кощеева цепь”). Работу над произведением автор начал еще в середине 1910-х годов и впоследствии неоднократно возвращался к нему. В заглавии – детское прозвище писателя, оставшееся в памяти как синоним детства, счастья, гармонии и лада. “Кащеева цепь” – символ разъединения людей, и уже в детском сознании возникает стремление разбить эту цепь, объединить всех людей и сделать их счастливыми.

В послереволюционной России немногие писатели продолжали традиции лирической прозы: личностные оценки происходящих событий не были востребованы временем и обществом. Новая действительность требовала активной адаптации, но Пришвину, как и большинству интеллигентов старой формации, не хотелось утрачивать духовные принципы и идти на компромисс. В литературном процессе 1920-х годов он считался попутчиком. У него сложилась репутация большого художника, не стремящегося освещать актуальные проблемы современности, а склонного к поэтизации прошлого.

Критика не учитывала живых очерков Пришвина, явившихся откликом на насущные проблемы тех лет: “Каляевка” – о доме беспризорных под Сергиевым Посадом, “Башмачники” – о кооперативах башмачников и др.

Писатель действительно все чаще обращается к теме природы. Это было не “бегством в природу”, а скорее своеобразным видом борьбы с технократией, которой противопоставляется органическая цельность жизни, когда природа воспринимается как “зеркало человека”. С середины 1920-х годов писатель начинает создавать свою “микрогеографию”. Она складывается из ежедневных наблюдений за жизнью природы и человека. В этих записях и наблюдениях зарождается новый жанр Пришвина – лирическая миниатюра. Его этюды способны передать настроения и веяния эпохи, местный колорит. Началом можно считать книгу “Родники Берендея”, которая вышла в свет в 1926 г. с подзаголовком “Из записок фенолога с биостанции “Ботик”\".