Художественная реальность стремительно развивается - к раскрытию тайны ее сотворения. И наконец, в финале романа все маски "приятеля", "современника", "рассказчика", "повествователя" и др. сняты окончательно, герои вновь возвращены "в лоно" своего Создателя:

Промчалось много, много дней
С тех пор, как юная Татьяна
И с ней Онегин в смутном сне
Явилися впервые мне -
И даль свободного романа
Я сквозь магический кристалл
Еще не ясно различал.

Итак, герои родились в "творческом сне" Автора, все они - плод его творческой фантазии. Понятно, конечно, что это и всегда так, но не всегда автор столь подчеркнуто об этом заявляет. Акт сочинительства предстает здесь рождением новой "живой жизни" в воображении художника.

Читатели "Онегина" удостоены чести присутствовать при акте зачатия и другого художественного космоса - будущей "Капитанской дочки": "Тогда роман на старый лад / Займет веселый мой закат...". Автор интуитивно, словно неясно различая, ищет новый, собственный путь в искусстве. Отталкиваясь, он ориентирует модель своего романа по отношению к современным, уже существующим - просветительскому ("Свой слог на важный лад настроя...") и романтическому ("А ныне все мы в тумане..."). И в его новом романе, как и в "Евгении Онегине", роль автора, слегка завуалированная под "рассказ" ("... просто вам перескажу... Перескажу простые речи..."), остается активно творящей: "Поссорю вновь, и наконец / Я поведу их под венец...". Так живой эмбрион новой художественной реальности рождается в воображении своего Создателя.

В заключительных строфах "Онегина" "живой и постоянный... труд" Автора-Демиурга предстает завершенным, и тогда вполне логично возникает развернутая метафора "жизнь человеческая - художественное произведение":

Блажен, кто праздник жизни рано
Оставил, не допив до дна
Бокала полного вина,
Кто не дочел ее романа
И вдруг умел расстаться с ним

Впоследствии метафора "жизнь человеческая - художественное произведение", так же как и мифологема "мир - как текст" станут ключевыми в поэтике постмодернизма. Конечно, у Пушкина эти метафоры имеют иной смысл, чем в эстетике постмодерна. Если для писателя-постмодерниста формула "мир - как текст" означает в том числе и "смерть автора в тексте" , то финальная метафора "Онегина" жизнь - роман программно заявляет об эстетической позиции автора по отношению к своим героям, которая аналогична отношению Всемогущего к человеку. Бог пишет Книгу жизни, Поэт - свой роман, управляя судьбами героев и в то же время предоставляя им видимую свободу, порой передавая им свой "образ и подобие" - свои чувства и черты.

И все же главная функция финальной пушкинской метафоры - размыть "привычную границу между литературой и реальностью". И это предвещает постмодернистский взгляд на литературу.

Ю. М. Лотман, комментируя финал пушкинского романа, писал: "Поэт, который на протяжении произведения выступал перед нами в противоречивой роли автора и творца, созданием которого, однако, оказывается не литературное произведение, а нечто прямо ему противоположное - кусок живой Жизни, вдруг предстает перед нами как читатель, т.е. человек, связанный с текстом. Но здесь текстом оказывается Жизнь"4. В установке на смешение Жизни и текста ученый усматривал знак новой творческой задачи - написание реалистического романа.

Мне, однако, диалектика соотношения правды жизни и правды романа в пушкинском мире представляется иной, более сложной. Для Пушкина отождествление жизни и творения художника вообще немыслимо, ибо правда искусства не только выше правды жизни, но и в определенном смысле самостоятельна. Интересно вспомнить, что хотя Онегин

Издавно чтенье разлюбил,
Однако ж несколько творений
Он из опалы исключил:
Певца Гяура и Жуана
Да с ним еще два-три романа,
В которых отразился век
И современный человек
Изображен довольно верно
С его безнравственной душой
Себялюбивой и сухой,
Мечтанью преданный безмерно,
С его озлобленным умом,
Кипящим в действии пустом.

Из чего можно заключить, во-первых, что Онегин был поклонником литературы, которую сегодня мы называем реалистической. А во-вторых, что отличительной особенностью романтизма Пушкин считал отнюдь не вымысел и фантазию, - иными словами, неправдоподобие. Напротив, искусство романтизма явилось верным изображением состояния души современного человека: безнадежный эгоизм, безнравственность души и озлобленный ум. Более того, романтизм, подчиняясь правде жизни, позволил нравственно торжествовать в искусстве тому, что уже давно торжествовало в действительности, - пороку.

А нынче все умы в тумане,
Мораль на нас наводит сон,
Порок любезен, и в романе,
И там уж торжествует он.
Британской музы небылицы
Тревожат сон отроковицы...
Лорд Байрон прихотью удачной
Облек в унылый романтизм
И безнадежный эгоизм

А вот это, по убеждению Пушкина, уже аморально. Задача поэта не копировать Жизнь и ее нравственное состояние, которое весьма плачевно, а, напротив, волею, ему данной, преображать реальность мирскую в художественную. Эта новая реальность просветлена и этическим, и эстетическим идеалом творящей воли художника. Вместе с тем искусство не имеет целью "поучать" или вещать истину, нравственную, духовную или религиозную. Художественное произведение, как уже сотворенный мир, ее в себе заключает. Души живые на нее откликаются. Произведение подлинного искусства заключает в себе нравственное ядро, ибо дар творения "живой жизни" божествен, а значит, источник его - Добро. Зло могущественно, но единственно, чего оно лишено, - это возможности созидать жизнь. Отсюда и этико-эстетическая аксиома Пушкина: "Гений и злодейство - две вещи несовместные".

Интересно заметить, что в то время как Онегин любил литературу реалистическую, Татьяна "влюблялася в обманы". Но и сам Пушкин в стихотворении "Элегия", называя "наслаждение" искусством среди неизменных радостей жизни, не подвластных переменчивости судьбы, говорил: "Над вымыслом слезами обольюсь". Так что любимой героине, Татьяне, Автор передал и свое восприятие искусства: изящная словесность не воссоздает реальность "жизни действительной", а представляет собой "вторую реальность" художественного мира.