Cочинение «В сторону Онегина »

ь еще один источник, явно илинеявно спровоцировавший сценарий Эмерсон. Это "Лолита", точнее, интерпретация"Лолиты". Александру Долинину удалось расшифровать двойную природу текста. Онзаметил, что в момент получения Гумбертом письма от Лолиты происходит незаметноепереключение повествования в иную жанровую форму. После рассказа о греховномвлечении к "нимфетке" Гумберт досочиняет конец истории, не маркируя границымежду "исповедью" и "романом". У героя Набокова отмечен "выдал за пределы собственного"я", скачок от эгоизма к любви". То же самое Эмерсон находит у Онегина, и егоописание воображаемого визита к Татьяне сопровождается отсылками к комментариюНабокова о пушкинском романе.
Интертекстуальные связи, установленные между "Онегиным" и "Лолитой" в англо-американскойпушкинистике, дополняются функционированием набоковского романа как своего родапостисточника "Онегина", который путем ретроспективного наложения производитрекомбинацию онегинских компонентов, генерируя новые смыслы романа в стихах."Онегин" является романом возможности, возвратности и возобновления, даже романомвозможности самой возможности, и поэтому гипотеза Эмерсон своевременно обогащаетего смысловой спектр.
В то же время приращение смыслов приводит и к его утратам. Мы обязаны иначевзглянуть на " сюжет четырех свиданий" (как мы назвали "вершинные" моменты повествования,когда два реальных свидания обрамляют два " воображаемых" - сон и посещениеусадьбы героя), потому что последний компонент также оказывается событием внутреннегомира. То же самое происходит так называемой "профильностью" персонажей: в статусеМузы Татьяна теряет прямую соотносительность с Онегиным, сдвигаясь в мир Автораи, странным образом, занимая в ином ракурсе ту же превосходительную позицию,которая так задевает Эмерсон в истолковании Достоевского. Совершенно бледнеетструктурная функция притчи о журавле и цапле, о которой точно писал Сергей Бочаров.А ведь за нею, еще глубже, встают мифические конфликты по типу японского мифаоб Идзанаги и Идзанами, осложнения перволюдей возникли из-за нарушения ритуала:женщина первой произнесла полагающуюся фразу. Вообще Татьяна, возвышаясь в ролиМузы, упрощается в своем едином трехипостасном облике уездной барышни, знатнойдамы и, наконец, Музы. За исключением нескольких реплик, Татьяна почти полностьюпогружается в молчание. Об этом можно говорить очень долго.
Необходимость восстановить человеческий облик Татьяны, ее женскую сущность,уходящие на второй план в трактовке Эмерсон, заставляет нас ввести в пониманиегероини сопоставительный план, связанный с одним из источников романа. Он позволитреконструировать психологическое состояние Татьяны в VIII главе, которое немотивировано и не объяснено Пушкиным, но, тем не менее, может быть понято. Речьпойдет о характеристике героини романа Мари де Лафайет "Княгиня де Клэв", сделаннойв 1978 году Алексеем Чичериным в "Контексте" ,которая, по нашему мнению, является имплицитной параллелью к пушкинской Татьяне.Сравнительно с воздействием "Лолиты" аналитическая операция инверсирована: там- событие последнего свидания пушкинских героев зависит от интерпретации неназванногонабоковского текста; здесь - открытая интерпретация "Княгини Клеветой" читаетсякак смысл того же онегинского эпизода, проступающего из глубины. Для того, чтобыпоказать это, придется сделать большую выдержку из статьи Чичерина:
"Красота героини совершенно выходит за рамки и понятия великосветскогообщества. В ней еще что-то. Это высокая и несокрушимая одухотворенность.То возвышенное, которое займет доминирующее положение в последующей эстетике".
"Прекрасно по своей пылкости и силе чувство княгини де Клэв к герцогуНемуру. Прекрасно оно по своей затаенности, по своей чистоте и бесцельности.Оно особенно прекрасно, потому что в этом чувстве, внутри его неустанная и необычайносильная борьба. Но есть и нечто стоящее выше этого чувства. Оно - в тойдуховной красоте, которая была бы разрушена, разбита изменою мужу, при его жизнии после его смерти. И еще глубже. Страшно несоответствие ее чувства, единственногов ее жизни, и чувства Немура, не менее неистового, но далеко не столь надежного. Любовь может стать бедою, мукою целой жизни, но поруганной она быть неможет. Она отрекается от себя самой в главном своем чувстве, чтобы утвердитьсебя в ненарушенном своем бытии. Ведь она преодолевает все проявления своегочувства, но не само чувство".
Думается, что Чичерин предполагал перенесение своего пассажа на Татьяну. Заэто говорит изменение заглавия в русском переводе, что, кстати сказать, можетбыть продиктовано русским вариантом "Лолиты". Любопытно и замечание Достоевского,что "если бы Татьяна даже стала свободною, если б умер ее старый муж и она овдовела,то и тогда она не пошла за Онегина". Здесь поистине сходятся все со всеми!
Привлечение перекрещивающихся интерпретаций для освещения Татьяны позволяет,на основании аналогии с княгиней де Клэв, предположить смысловое осложнениев конце монолога героини. За неотменяемым прямым смыслом слов "Я Вас люблю.К чему лукавить!/ Но я другому отдана,/ Я буду век ему верна" проступает второйплан: Татьяна будет любить идеального Онегина, Онегина своей души, но отказываетему реальному. Она отдана другому Онегину, а не этому.
Однако такой поворот не обесценивает героя. Онегин и Татьяна в пушкинскомромане остаются личностями, равновеликими и равнодостойными, претерпевающимисвою драму внутри социума, до сих пор не изжившего патриархально - родовых комплексов.Поэтому нисколько не удивительны желания смотреть в сторону Онегина. Мы закончимдоклад еще не остывшим суждением, только что прозвучавшим в книге Анны Журавлевойи Всеволода Некрасова: "Евгений Онегин как романный герой - может быть, самоеочевиднейшее явление вообще всей русской литературы".