Читая «Тихий Дон», поражаешься зрелости мысли, удивительному мастерству тончайшего диалектического анализа взаимодействия человека и условий его бытия, власти традиций, умению отделить в них прочное, народное от наносного, умению наглядно показать столкновение одного с другим внутри одной и той же личности, особенно острое в условиях гигантской общественной ломки.

И одновременно какая чистая и высокая, поистине лирико-трагедийная нота звучит во всех эпизодах, где появляется образ матери! Неизбывное материнское горе одинаково пронзает наше сердце болью, погиб ли в «бойне» насильно мобилизованный подросток-казачок или красноармеец. Мать казачка, «…всплеснув руками, долго будет голосить по мертвому, рвать из седой головы космы волос». И точно так же где-то в Московской или Вятской губернии «горючей тоской оденется материнское сердце, слезами изойдут тусклые глаза, и каждодневно, всегда, до смерти будет вспоминать того, которого носила некогда в утробе, родила в крови и бабьих муках, который пал от вражьей пули где-то в безвестной Донщине…», Обе матери равно дороги писателю.

Поистине монументального величия достигает в последней книге образ Ильиничны. Он обретает здесь какую-то новую, возвышенную нравственную красоту и мудрость. Прекрасны ее раздавленные работой руки. Убедившись в том, что дочь Дуняша любит Михаила Кошевого, а тот привязался к детям Григория, Ильинична и этого, еще недавно ненавистного ей «чужака» (ведь он убил ее сына Петра), принимает в свое сердце.

Все прекраснее становится уже немного надломленная Аксинья. О ее броской красоте много раз говорилось и прежде, но описание ее порой сопровождал эпитет «порочная» (этот оттенок порочности исчезает в изображении Аксиньи, кормящей ребенка). В четвертой книге Аксинья предстает в ореоле такой любви, которая граничит с подвигом. Поистине прекрасен человек, обладающий такими россыпями чувств! Разве можно забыть эпизод, в котором показывается, как прорывается с таким трудом сдерживаемая любовь Аксиньи к Григорию при встрече с Мишуткой, перенесенная и на мальчика?! Как горька, как бедна радостями эта трагически завершенная жизнь!
Чертами высокой трагедийности отмечен и образ Натальи. В изображении ее особое значение приобретает параллель с Ильиничной. В них так много общего. Верная, но нелюбимая жена, она покоряет Григория своей чистотой, любовью к детям. Но она уже не смиряется, как в свое время смирилась Ильинична, выносившая побои и измены строптивого Пантелея Прокофьича. Она бунтует.


Аксинья и Наталья в равной степени дороги автору. И если Григорий предпочел Аксинью, то не потому, что первая достойнее второй. Придет срок, и он, не переставая любить Аксинью, отдаст должное и женской красоте, и нравственному достоинству Натальи. А позже будет глубоко переживать ее безвременную гибель.

Обаяние обеих героинь, как это часто бывает у Шолохова, подчеркнуто пейзажными параллелями. Глубоко реалистические, они одновременно лиричны и символичны. Вспомним горестные воспоминания Аксиньи о своей бедной радостями жизни, овладевшие ею, когда она, проснувшись на опушке леса, вдохнула грустный запах ландыша, осыпанного искрящимися слезинками росы. Не менее трогательна деталь пейзажа, сопровождающая последние часы жизни Натальи. «На подоконник с вишневых листьев ветер стряхнул слезинку росы». Эти слезинки росы сблизили у нас в сознании два образа. Их, эти образы, сближает и большая любовь к Григорию, а затем и материнское чувство к Натальиным детям, вспыхнувшее у Аксиньи.

Даже образ гулехи Дарьи, всегда более всего озабоченной своей внешностью и успехом у мужчин, вдруг оборачивается совершенно иной гранью. Она действительно «дьявольски хороша», артистична, жизнелюбива, по-своему искренна. Перед уходом из жизни она поняла, что «жизню прожила и была вроде слепой». А жизнь «…господи, красота-то какая!»

Герои Шолохова вошли в нашу жизнь как реальные существа, живут с нами и среди нас. Мир его героев бесконечно сложен, многообразен, разнолик. Это отвечает убеждению художника, что каждый человек неповторимо своеобразен.