События войны в поздних стихотворениях Твардовского видятся сквозь толщу переживаний и раздумий последующих лет. Они уже будто припорошены пылью времени, и авторский голос размеренно спокоен, но это не означает, что в стихах главенствует логика: через оболочку строгой сдержанности читатель острее чувствует высокое напряжение эмоций. Отпечаток эпической отстраненности лежит на стихотворении, посвященном погибшим:
Лежат они, глухие и немые,
Под грузом плотной от годов земли -
И юноши, и люди пожилые,
Что на войну вслед за детьми пошли,
И женщины, и девушки-девчонки,
Подружки, сестры наши, медсестренки,
Что шли на смерть и повстречались с ней
В родных краях иль на чужой сторонке.
Пластичность, свойственная большим эпическим произведениям, постепенно трансформируется. Некоторые стихотворные образы, приобретая многозначность, симфоничность звучания, приближаются к символическим. Таков образ камня в стихотворении \"Дробится рваный цоколь монумента\" (1963). Оно посвящено, по-видимому, уничтожению памятников Сталину, рассчитанных на тысячелетнее стояние. Грустная усмешка слышится за отвлеченным, казалось бы, обобщением: \"Чрезмерная о вечности забота - | Она, по справедливости, не впрок\". Однако суетные и спешные хлопоты об уничтожении памяти об ошибках и зле прошлого тоже не заслуживают одобрения, более того, воспринимаются с явной долей язвительности: \"Чрезмерная забота о забвенье | Немалых тоже требует трудов\". После ярких картин и злободневных сентенций появляется новая, лишенная эмоциональной окраски формула, может быть, более важная, чем прежние. Авторский взгляд возвышается над сиюминутным и историческим, каким-то космическим холодом веет от последней фразы: \"Но дело в том, | Что сам собою камень, - | Он не бывает ни добром, ни злом\".
К стихотворению о судьбе русской крестьянки, пережившей в молодости насильственное переселение с родной земли, Твардовский выбирает эпиграфом строки из народной песни:
Перевозчик-водогребщик,
Парень молодой,
Перевези меня на ту сторону,
Сторону - домой.
Почти сказочные приметы тридесятого царства определяют чужой мир, куда попадает в плен героиня (будто Змей Горыныч украл):
В том краю леса темнее,
Зимы дольше и лютей,
Даже снег визжал больнее
Под полозьями саней.
Сохранение песни в памяти само по себе выступает как свидетельство стойкости духа: \"Но была, пускай не пета, | Песня в памяти жива, | Были эти на край света | Завезенные слова\". Трагично сложившуюся жизнь не переменить. Твардовский, опираясь на фольклорную традицию, предельно лаконично сформулировал мысль о невосполнимости утрат. Нельзя вернуться в прошлое, а впереди у каждого человека - переселение на тот берег реки смерти:
Отжитое - пережито,
А с кого какой же спрос?
Да уже неподалеку
И последний перевоз.
Родительский дом уже там, на том берегу, ведь уже и сам-то перевозчик - \"старичок седой\". Трогательный и грустный мир русской лирической песни поэт оживляет выстраданным словом.
Лирический герой позднего Твардовского предстал в особенной ипостаси. Это - умудренный жизнью человек на грани расставания с миром. Мы встречаемся здесь с удивительным явлением: мотивы скорби, отчаяния у поэта практически отсутствуют, напротив, многое сияет его взору нетленной красотой. Очаровательны, свежи, ярки стихи о природе, в любое время года дающей душе благодать: \"Там-сям дымок садового костра...\" (1967), \"Как после мартовских метелей...\" (1966), \"Июль - макушка лета...\" (1966), \"Спасибо за утро такое...\" (1966), \"Отыграли по дымным оврагам...\" (1967), \"На дне моей жизни...\" (1967), \"Чуть зацветет иван-чай...\" (1967).
Атмосфера спокойствия, приятия общего мироустройства, возможно, ставшая итогом исполненного предназначения, завершенности пути, доминирует в лирике этих лет. Грустны, но лишены надрыва стихи о смерти, о личных и общих невозвратимых утратах: \"Посаженные дедом деревца...\" (1965), \"Все сроки кратки в этом мире...\" (1965), \"Есть имена и есть такие даты...\" (1966), \"Памяти Гагарина\" (1968).
