Поэзия Анны Ахматовой периода ее первых книг («Вечер», «Четки», «Белая стая») — почти исключительно любовная ли¬рика. Ее новаторство как художника проявилось первоначально именно в этой традиционной, вечной, многократно исполь-зованной и, казалось бы, до конца отыгранной теме. Новизна любовной лирики А. Ахматовой сразу бросалась в глаза совре¬менникам чуть ли не с первых ее стихов, но, к сожалению, знамя акмеизма, под которое встала молодая поэтесса, долгое время как бы драпировало в глазах многих ее истинный, ори¬гинальный облик и заставляло постоянно соотносить ее стихи с различными поэтическими течениями: то с акмеизмом, то с символизмом, а то с некоторыми почему-либо выходившими на первый план модными теориями.
Выступавший на вечере А. А. Ахматовой в Москве в 1924 году Леонид Гроссман остроумно и справедливо говорил: «Сде¬лалось почему-то модным проверять новые теории языковеде¬ния и новейшие направления стихологии на «Четках» и «Белой стае». Вопросы всевозможных сложных и трудных дисциплин стали вдруг разрешаться специалистами на хруп¬ком и тонком материале этих замечательных образцов любов-ной элегии. К поэтессе можно было отнести горестный стих А. А. Блока: ее лирика и впрямь стала «достоянием доцента». Это, конечно, почетно и для всякого поэта совершенно неиз¬бежно, но это менее всего отражает то неповторимое выраже¬ние поэтического лица, которое дорого бесчисленным чита¬тельским поколениям». И действительно, две вышедшие в 20-х годах книги об А. Ахматовой, одна из которых принадлежала В. Виноградову, а другая — Б. Эйхенбауму, почти не раскры¬вали читателю ахматовскую поэзию как явление искусства, то есть воплотившегося в слове человеческого содержания.
Однако не можем не отдать должное замечательному лите-ратуррведу Б. Эйхенбауму.
Доказывая эту мысль, он писал в одной из своих рецензий: «Поэзия Ахма-товой — сложный лирический роман. Мы можем проследить разработку образующих его повествовательных линий, можем говорить о его композиции, вплоть до соотношения отдельных персонажей. При переходе от одного сборника к другому мы испытывали характерное чувство интереса к сюжету — к тому, как разовьется этот роман».
О «романности» лирики А. Ахматовой интересно писал и Василий Гиппиус (1918). Он видел разгадку успеха и влия¬ния А. Ахматовой и вместе с тем объективное значение ее любовной лирики в том, что эта лирика пришла на смену умершей или просто отошедшей на задний план форме рома-
на. И действительно, рядовой читатель может недооценить звуковое и ритмическое богатство таких, например, строк: «и столетие мы лелеем еле слышный шорох шагов», — но он не может не плениться своеобразием повестей — миниатюр, где в немногих строках рассказана настоящая драма. Такие миниатюры — рассказ о сероглазой девочке и убитом коро¬ле, рассказ о прощании у ворот (стихотворение «Сжала руки под темной вуалью...»), напечатанный в первый год литера¬турной известности Анны Ахматовой.
Потребность в романе для русского общества XX века — потребность весьма насущная. Роман стал необходимым эле¬ментом жизни, как лучший сок, извлекаемый, говоря слова¬ми М. Ю. Лермонтова, из каждой ее радости. В нем увековечивались сердца со своими неповторимыми особенностями, и, конечно, круговорот идей, неуловимый фон милого быта. Но роман в прежних формах, роман как плавная и многовод¬ная река, стал встречаться все реже, стал сменяться сначала стремительными ручейками («новелла»), а там и мгновенны¬ми «гейзерами», романами-миниатюрами. Именно в этом роде искусства, в лирическом романе-миниатюре, в поэзии «гейзеров» Анна Ахматова достигла большого мастерства.
Десять лет замираний и криков,
Все мои бессонные ночи
Я вложила в тихое слово
И сказала его — напрасно.
Отошел ты, и стало снова
На душе и пусто и ясно.
Роман кончен. Трагедия, продолжавшаяся целых долгих десять лет, уместилась в одном кратком событии, одном жесте, взгляде, слове.
Многие центральные мотивы лирики А. Ахматовой напо¬минают темы русских социально-психологических романов: судьба человека, неслучайность встреч людей и переплетения их жизненных путей, тема вины и ответственности за судьбы близких. Действительно, прав был О. Мандельштам, когда сказал, что А. Ахматова «принесла в русскую лирику всю ог¬ромную сложность и психологическое богатство русского ро-мана девятнадцатого века».
Нередко миниатюры А. Ахматовой были, в соответствии с ее излюбленной манерой, принципиально не завершены и походили не столько на маленький роман в его, так сказать, традиционной форме, сколько на случайно вырванную стра¬ничку из романа или даже часть страницы, не имеющей ни начала, ни конца и заставляющей читателя додумывать то, что происходило между героями прежде:
Хочешь знать, как все это было? —
Три в столовой пробило,
И, прощаясь, держась за перила,
Она словно с трудом говорила:
«Это все... Ах, нет, я забыла,
Я люблю вас, я вас любила
Еще тогда!»
«Да».
Возможно, именно такие стихи наблюдательный Василий Гиппиус и назвал «гейзерами», поскольку в подобных сти¬хах-фрагментах чувство действительно как бы мгновенно вы¬рывается наружу из некоего тяжкого плена молчания, терпе¬ния, безнадежности и отчаяния.
Стихотворение «Хочешь знать, как все это было?..
Ахматовой в нем уже провились достаточно ярко. А. Ахматова всегда предпочита¬ла «фрагмент» связному, последовательному и повествова¬тельному рассказу, так как он давал прекрасную возмож¬ность насытить стихотворение острым и интенсивным психо¬логизмом; кроме того, как ни странно, фрагмент придавал изображаемому событию своего рода документальность: ведь перед нами и впрямь не то отрывок из нечаянно подслушан¬ного разговора, не то оброненная записка, не предназначав¬шаяся для чужих глаз. Мы, таким образом, заглядываем в чужую драму как бы ненароком, словно вопреки намерениям автора, не предполагавшего нашей невольной нескромности,
Нередко стихи А. Ахматовой походят на беглую и как бы даже «необработанную» запись в дневнике:
Он любил три вещи на свете:
За вечерней пенье, белых павлинов
И стертые карты Америки.
Не любил, когда плачут дети,
Не любил чая с малиной
И женской истерики.
...А я была его женой.
Иногда такие любовные «дневниковые» записи были более распространенными, включали в себя не двух как обычно, а трех или даже четырех действующих лиц, а также какие-то приметы, детали интерьера или пейзажа, но внут¬ренняя фрагментарность, похожесть на «романную страни¬цу» неизменно сохранялась и в таких миниатюрах:
Там тень моя осталась и тоскует,
Все в той же синей комнате живет,
Гостей из города за полночь ждет
И образок эмалевый целует.
И в доме не совсем благополучно:
Огонь зажгут, а все-таки темно...
Н. Толстой.
Итак, мы видим, что лирика А. Ахматовой удивитель¬ным образом совместила в себе разнообразие стиха, образ¬ность речи, психологизм, конфликтность, содержательное богатство русского романа.
