После расстрела Гумилева Анна нашла в его библиотеке книжку французского роялиста Астольфа де Кюстина, которую он достал в Париже, когда слушал лекции в Сорбонне. На одной странице было подчеркнуто рукой Николая: “Правительство в России живое только враньем, так как и тиран, и раб пугаются правды… Они считают себя сильными, так как могут других превращать в жертвы”. Почему он подчеркнул эти слова? Весьма сильным было разочарование, которое он испытал, когда, доверившись новой власти, остался в России, чтобы стать просветителем рабочих и крестьян; когда на собственные глаза увидел, к чему приводит большевистский обман и лицемерие. Так же когда-то разочаровался в роялизме маркиз, где Кюстин. Увидев ужасную действительность царской России, он возвратился в Францию республиканцем. Гумилеву вернуться в Европу не судилось.
* Ошибка была фатальной,
* Бессонница. Гомер.
* Тугие паруса.
* Я список кораблей прочел до середины:
* Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,
* Что над Элладою когда-то поднялся…
Гумилев любил эти строки, поэтическое откровение замечтавшегося в вечность Осипа Мандельштама, так как любил “Илиаду” и некогда с ней не разводился. Он возил ее в чемодане и когда путешествовал Африкой, где смотрел в лицо смерти, как лейтенант Глан, и когда служил кавалеристом на Западном фронте, где был ранен и два Георгиевских креста. Когда-то в Царскосельской гимназии, изучая античную историю, узнал, что с “Илиадою” навеки сдружился Александр Македонский. Возил гомеровскую поэму в ценном сундучке, а ложась спать, клал тот сундучок под подушку. Гимназист Николай Гумилев решил подражать Великому Александру. Сначала было юношеское принуждение, а потом “Илиада” так захватила его, что некоторые ее страницы он читал наизусть. Мужество ахейських воинов вдохновило на будущие испытания, на опасные путешествия. И вдобавок ощутил на себе влияние романа норвежца Гамсуна.
* “Ничто не мучит, не гнетет меня, мне бы только уехать, куда - и сам не знаю, но дальнейшее, может быть, в Африку, в Индию. Потому что я могу жить только совсем один, в лесу” - эти слова Глана перекликались с мыслями юного Гумилева: цивилизация бесила его не меньше, чем гамсунивского персонажа.
И при первой же возможности Гумилев отправляется в странствования. Добровольный скиталец и пилигрим, он прошел тысячу верст, побывал в трущобе Центральной Африки, пробивался сквозь чащи мадагаскарского леса, страдал от жажды, продвигаясь песками Сахары, увязал в трясине топкой Южной Абиссинии… Постоянное до боли в мышцах напряжение сил, риск, физические страдания… Чем объяснить все это? Жаждой приключений? Желанием подвергнуть испытанию свой характер, волю? Бегством из цивилизованного “рая”, которую описывал в своих романах “Господин” и “Смерть Глана” Кнут Гамсун? Очевидно, и тем, и вторым, и третьим.
Но с единой поправкой - уверенностью лейтенанта Глана, который черпал свои силы в собственной гордыне и презрении к людям, - опорой в Гумилева в его блужданиях и испытаниях была вера у Бога, христианская любовь к людям. Анна это хорошо знала. Дети в семьи Гумилевых воспитывались в суровом соблюдении традиций православной религии. Мать часто ходила с ними к церкви поставить свечку перед иконой Божьей Матери. Более всего это нравилось маленькому Николаю. Позднее, будучи гимназистом, ходил в церковь сам и долго молился перед иконой Спасителя. Иисус Христос был морально-этическим идеалом Гумилева, а Новое Завещание, которое рассказывало о жизни и действии Спасителя, всегда был на его письменном столе. В поэтической новелле “Фра Беато Анджелико” он, в сущности, изложил свою мировоззренческую концепцию:
* Есть Бог, есть мир, они живут вовек,
* А жизнь людей - мгновенна и убога.
* Но все у себя вмещает человек,
* Который любит мир и верит у Бога.
Немало стихов и поэм написал Гумилев под влиянием библейских сказов, евангельских притч. Любимейшие у Анны были его поэма “Блудный сын” и стих “Христос”. Ей нравилось, как он вдохновенно, в религиозном экстазе читал, будто псалом:
* Здравствуй, пастырь!
* Рыбарь, здравствуй!
* Вас зову я навсегда.
* Чтоб блюсти иную паству
* И иные невода.
* Лучше ль рыбы или овцы
* Человеческой души?
* Вы, небесные торговцы,
* Не считайте барыши!
* Ведь не домищ: в Галилее
* Вам награда за труды,
* - Светлый рай, что розовее
* Самой Розовой звезды.
Муза Далеких Странствований смущала воображение Гумилева. Она обещала: ты отыщешь свой “земной рай”,не худший за того, который нашел Гоген на острове Таите. Гумилев воспевал ожидаемый “рай”, он был его романтической песней мечтой:
* Я знаю, веселил сказки таинственных стран,
* О черную деву, о страсть молодого вождя,
* Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,
* Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя…
Так, Анна не верила в земной рай. Странствования Гумилева вызвали у нее раздражение. Она была молодой и стремилась к любви. У минуты одинокости, когда в далекой Африке он охотился на львов и носорогов, Анна упоминала в отчаянии свою первую любовь. Николай знал о существовании таинственного В.Г.К. (Владимира Голенищева Кутузова), но не ревновал. Он пренебрегал аристократов. Он уважал лишь таких, кто мог сам один ходить пустыней, слушать ужасное пение песков; подниматься у горы, где ревели неистовые водопады; пробиваться через чащи джунглей, где стыло сердце от воплей обезьян, которые попадались в когти хищников.
Ему нравилось киевский архитектор Городецкий, возле дома которого он часто останавливался, когда прогуливался Печерскими улицами с Анною. Этот архитектор был такой же, как он, путешественник и такой же, как он, поэт. Только поэмы его были в камне. Дом, который притягивал к себе экзотическими животными скульптурами, был любимейший поэтическим произведением петербургского скитальца.
За что она любила самовлюбленного В.Г.К.? На это она не ответила бы никогда. Первою любовь тяжело объяснить, как тяжело объяснить и первое разочарование, которое идет вслед за ним. Когда Гумилев получил от нее письма, он буквально прилетел из-за границы. На его лице не было улыбки победителя. На его лице была улыбка Одиссея, который мог бы сказать своему потомку:
* Ну, собирайся со мной в дорогу,
* Юноша светлый, мой сын Телемах!
* Надо служит беспощадному богу,
* Богу Тревоги на черных путях.
* Снова полюбим влекущую даль мы
* И золотом вот луны горизонт,
* Снова увидим священные пальмы.
* И опьяненный, клокочущий Понт.
* Пусть не запятнано ложе цариц
* Грешные к ней прикасались мечты.
* Чайки белей и невинней зарницы,
* Темной и страшной ее красоты.
Анна понимала его, но не могла угождать. Ей казалось, что она может сделать его счастливым, если он услышит голос ее утомленного ожиданиями сердца. Когда он дарил ей стихи и даже этот, который начинался словами: “Из логова Змиева, из города Киева я взял не гоню, а колдунью…”, ее отравляла мысль, что стих этот он написал не для нее, а для проклятой Музы Далеких Странствований. Его бесконечные путешествия, она надеялась, должны были закончиться после рождения сына Льва, которого она ласково называла Львенком.
Но ожидания были напрасными. Началось новое путешествие, опасное и страшное за все предыдущие, путешествие на войну. Он пошел добровольцем на фронт. Ей казалось, что это не храбрость, а очередное бегство от семейного уюта. И когда он вернулся в длинной кавалерийской шинели и в потертом мундире, на котором блестели скорбные Георгиевские кресты, она встретила его уж слишком холодно. Гумилев понял, что они должны развестись. Он и тогда улыбнулся, как вечный скиталец Одиссей: “Я всегда говорил, что ты абсолютно свободная и можешь делать все, что тебе захочется”. После этих слов он встал и пошел.
* Углем наметил на левой стороне
* Место, куда стрелять,
* Чтоб выпустит птицу мою тоску
* В пустынную ночь опять.
Анна остановилась возле моста, на котором клодтовского коня старались взнуздать чугунные новолуния. Ряд воспоминаний взлетел вверх, как встревоженные чайки, и исчезла в тумане, который окутывал вечернюю Неву. Губы прошептали написанные в одиночестве стихи: Он любил три вещи на свете: За вечерней - пенье, белых павлинов, истертые карты Америки. Не любил, когда плачут дети, не любил чая с малиной и женской истерики. А я была его женой.
Последнюю строку Анна скорее не прошептала, а проплакала. Сердце вдруг защемило: она никогда больше его не увидит! Ни его одиссеевой улыбки, ни его серых глаз, в которых вспыхивали зарева тубильских костров, некогда не услышит его поэзий, новых стихов о мореплавателях, конквистадорах, блудных сынах… Стремглав побежала назад к тюрьме. Она надеялась увидеть его. Он должен был улыбнуться ей в последний раз. Когда добежала к тюрьме, темные сумерки легли на петербургские улицы. На небе, будто золотые шары, загорались звезды. Она прочитала вычеканенные Луной слова французского императора: “Меня может убить только золотой шар, на котором будет написано Наполеон”. Бонапарта не убили, а отравили. А Николая?
Его отравили допросами, клеветами, издевательствами. А убьют обычным безымянным свинцовым шаром, одной из сотен тысяч, которыми большевики убивают невиновных и честных. Добежав к воротам, Анна начала неистово стучать в тяжелые, обитые железом доски. Приотворилось окошечко, и заспанный красноармеец грубо выругался. Она отошла подальше от ограды и, остановившись под черной листвой кленов, начала искать глазами зарешеченное окошко его камеры. Глаза болели от напряжения. Вдруг увидела, точнее, догадалась, что это его окошко. Оно светилось изнутри, так как там горелая свечка. Его свечка. Он зажег ее, чтобы читать “Илиаду”. Андромаха прощалась с Гектаром. К смертной казни Гумилева оставалась троянская ночь.
