В 1898 году были написаны «Человек в футляре», «Крыжовник», «Ионыч», «Душечка». Если в начале своего творческого пути Чехов смеялся над духовным убожеством мещанина, то в этих произведениях ОБ обличает обывательщину как страшное общественное зло. Рассказ «Человек в футляре» завершил тему, которая прошла красной нитью через все творчество Чехова,— тему разоблачения реакционной и трусливой сущности царского режима.

Отгороженный от жизни своим футляром — тесной, похожей на гроб спальней, темными очками, калошами, зонтиком, фуфайкой, Беликов боится всего: книг, свободной мысли, смеха, езды на велосипеде, Всякий, не предусмотренный циркуляром поступок, вызывает у него чувство страха: «Как бы чего не вышло». Беликов — труп, заражающий своим ядом окружающих. «Человек в футляре» — это смертный приговор строю, порождающему Беликовых. Глубоко ненавистен Чехову земский врач Старцев («Ионыч»). Старцев мечтал о любви, о красивой жизни, но засасывающее влияние окружающей его мещанской среды убило в Старцеве все хорошее, превратило его в обывателя, смысл жизни которого— бессмысленное накопление. Старцеву безразличны люди, безразлично будущее страны, в которой он живет. Страсть к желтеньким и зелененьким бумажкам убила в нем человека и гражданина.

Герой рассказа «Крыжовник», всю жизнь мечтавший о маленьком счастье, наконец, достиг его, но какой ценой При виде его счастья охватывает «тяжелое чувство, близкое к отчаянию». Он даже внешне стал мало похожим на человека. Глядя на него, кажется, что он «того гляди хрюкнет». «Когда-то >в казенной палате он боялся даже для себя лично иметь собственные взгляды», теперь, когда он стал помещиком и дворянином, у него появились мысли, но какие мысли! «Образование необходимо, но для народа оно преждевременно», «телесные наказания вообще вредны, но в некоторых случаях они полезны».

* Как в сущности иного довольных, счастливых людей! — с отчаянием восклицает рассказчик. Какая это подавляющая сила!.. Надо, чтобы за дверью каждого довольного,
* с молоточком и постоянно напоминал бы е туком, «сто есть несчастные», потому что «счастливый чувствует себя хорошо только потому, что несчастные несут свое бремя молча.

Рассказы Чехова 90-х годов выполняли задачу, которую Писарев считал одной из важнейших в процессе подготовки революции: «Обывателя встряхнуть, превратить его в гражданина».

Вехой в развитии не только русского, но и мирового театра стал 1898 год. В один из июньских дней этого года в московском ресторане «Славянский базар» встретились руководитель Московского филармонического общества В. И. Немирович-Данченко и молодой актер-любитель К.С.Станиславский. Оба они беззаветно любили театр, с тревогой смотрели на положение театрального дела в России и, мечтая о новом театре, искали людей для его создания. Немирович угадал в молодом, безгранично влюбленном в театр актере единомышленника и пригласил его для переговоров. Беседа их длилась 18 часов. «Мировая конференция народов не, обсуждает своих важных государственных вопросов с такой точностью, с какой мы обсуждали тогда основы будущего дела», — вспоминал Станиславский. На этом «историческом заседании», как его назвал Станиславский, был решен вопрос о создании Московского Художественного Общедоступного театра, который сыграл величайшую роль в развитии театрального искусства XX века.

* «Нашим лозунгом было: «Долой отжившее! Да здравствует новое! — писал Станиславский. — Было решено, что мы создаем народный театр приблизительно с теми же задачами, как мечтал Островский… Мы протестовали и против старой манеры игры, и против театральности, и против ложного пафоса.,, и против- дурных условностей постановки, декораций… я против ничтожного репертуара тогдашних театров… Первой мечтой было показать на сцене нашего театра эту пьесу Чехов а, который наше л новые пути, наиболее верные и нужные искусству того времени».

Художественный театр был основан на паях. В число пайщиков вступил Чехов. Но на просьбу Немировича разрешить постановку «Чайки» он долго отвечал отказом. Осенью 1893 года проездом из Мелихова в Ялту писатель останов ид ел в Москве посмотреть репетиции. Узнав о том, что Чехов в театре, актеры заволновались. Они ждали от Антона Павловича указаний, объяснении. Чехов смущенно пощипывал бородку, отвечал односложно и неожиданно, заметно волновался. К открытию театра готовили трагедию А. Толстого «Царь Федор Иоаннович». Сидя на репетиции в сыром, холодном, еще не отделанном: зале театра, освещенном огарками свечей, Антон с радостью по чувствовал, как со сцены на него повеяло настоящий искусством. Хороши были исполнители Годунова и Шуйского, но лучше всех была Ирина Книхптер. Прислушиваясь к милому голосу, вглядываясь в изящный облик молодой актрисы, Чехов с грустью думал, что жизнь уводит его от любви, которая могла бы стать и большой, и настоящей, если бы не болезнь.

Встречи их превращались в импровизированные концерты. В них участвовал и молодой композитор С. В. Рахманинов. В одну из таких встреч он подарил Антону Павловичу свою «Фантазию для оркестра», которую написал на сюжет чеховского рассказа «На пути».

Наступила холодная, необычная для Крыма зима. Опустевший город казался вымершим. Из большого мира до Чехова доходили только газеты и письма. Из Нижнего ему написал Алексей Максимович Пешков (Горький): «Я хотел бы объясниться Вам в искреннейшей горячей любви, кою… питаю к Вам со времен младых ногтей моих, я хотел бы выразить мой восторг пред удивительным талантом Вашим, тоскливым и за душу хватающим, трагическим и нежным, всегда таким красивым, тонким. Эх, черт возьми, жму руку Башу, — руку художника и сердечного, грустного человека, должно быть, — да?.. Сколько дивных минут прожил я над Вашими книгами, сколько раз плакал я над ними и злился, как волк в капкане, и грустно смеялся подолгу».

Вместе с письмом Горький прислал сборник своих рассказов. Художественные приемы молодого писателя показались Чехову несдержанными; сам он избегал резких красок. Но бурлящая в рассказах Горького ярость против несправедливой жизни, мятежная тоска ло прекрасному захватили Чехова. Ничего не зная о Горьком — кто он, откуда, Чехов угадал в нем писателя с иным жизненным опытом, с иным отношением л миру. Горький казался ему молодым, буйно растущим деревом. Ильич утверждает, что нужна и лирика, нужен Чехов, нужна житейская правда». Современник писателя, публицист В. М. Соболевский, отмечал, что пьесы Чехова вошли «в репертуар не только театра, но и вообще умственного обихода интеллигенции». Они учили «думать, разбираться в жизни, искать выхода».