Роман И. А. Гончарова — это роман-диалог, роман-спор, который не кончается со смертью Обломова, с последней страницей романа. Несмотря на поражение Обломова и убедительность Штольца, остается ощущение, что истина в их споре о жизни, как всегда, где-то посередине. Хочется еще раз перечитать их диалоги, подумать над ними. В позиции Ильи Ильича есть какая-то притягательная глубина и мудрость. Не зря ведь и сам Штольц «из светской толпы, с вечера, с бала ехал посидеть на широком диване Обломова и в ленивой беседе отвести и успокоить встревоженную или усталую душу...»
Штольц решает в последний раз помочь своему другу встряхнуться ото сна, заставить побороть лень и безразличие к жизни. Обломов и сам понимает, что жить так, как он жил, больше нельзя: «жизнь трогает», заставляет что-то менять, принимать решения, действовать. Но утверждение Штольца, что «надо выйти из этого сна», что надо торопиться жить, вызывает у Обломова недоверие. Действительно, надо ли «торопиться жить»? Ведь мы уже видели одного героя, о котором поэт сказал: «И жить торопится, и чувствовать спешит». Это пушкинский Онегин. Для него эта торопливость обернулась хандрой, скукой, разочарованием. Обломов тоже в некоторой степени — Онегин. Ему не нравится жизнь петербургского света. «Вечная игра дрянных страстишек, вечная беготня взапуски... сплетни, пересуды... скука, скука, скука» — вот что вынес Обломов из опыта светской жизни, в которую его пытался снова вовлечь Штольц. «Собираются, кормят друг друга, ни радушия, ни доброты, ни взаимного влечения! Собираются на обед, на вечер, как в должность, без веселия, холодно, чтоб похвастать поваром, салоном, и потом под рукой осмеять, подставить ногу один другому», — замечает Обломов, с радостью возвращаясь на свой диван. Стоило ли из-за этого подниматься, торопиться везде успеть? Если под выражением «торопиться жить» понимать стремление жить той жизнью, какой живут все, бывать там, где принято бывать у людей твоего круга, искать развлечений и общения с тем только, чтобы чем-нибудь занять себя, то Обломов, пожалуй, прав, отстаивая свое право лежать на диване. Но жизнь все же гораздо шире размеров дивана, глубже и сложнее идиллических картин, которые рисует в мечтах Илья Ильич. И этот интерес жизни придает дело, которому ты служишь, люди, которые тебя понимают и любят. Бездеятельность отделяет человека от самой жизни. Она идет вперед без него. И человек на этом пути теряет все, что связывает его с жизнью, с людьми. Теряет сам интерес к жизни. «Тебе, кажется, и жить-то лень?» — замечает Штольц. И Обломов соглашается с ним. Надо ли «торопиться жить»? Если понимать это как стремление к деятельности, раскрывающей скрытые возможности человека, удовлетворение, радость от сознания своей причастности к чему-то важному и нужному, то, безусловно, следует поторопиться. Иначе будет поздно. Как и случилось с Обломовым. «Ах, Андрей, все чувствую, все понимаю: мне давно совестно жить на свете! Но не могу идти твоей дорогой, если б даже захотел», — скажет Обломов при последней встрече Штольцу, понимая, что он упустил свой последний шанс вернуться к полноценной жизни, и теперь просто доживает свои годы, стыдясь друзей и самого себя.
