Действие романа начинается 1 мая 1843 года. Обломову 32—33 года. В Петербурге, в квартире большого дома на Гороховой улице, лежит на диване Илья Ильич Обломов. «На диване он испытал чувство мирной радости, что от с девяти до трех, с восьми до девяти может пробыть у себя на диване, и гордился, что не надо идти с докладом, писать бумаг, что есть простор его чувствам, воображению». О труде Обломов не хотел иметь и не имел понятия. По его мнению, трудом должны заниматься другие, а он — барин. Лежа на диване и обдумывая планы переустройства своей усадьбы, он представляет ее в своем воображении такой, где будет вечное лето, вечное веселье, сладкая еда, да сладкая лень. Типичная картина крепостнического застоя!

В его обширных планах переустройства нет места мужикам: для них Обломов ничего не собирается делать. Хотя, пожалуй, единственное, что он бы хотел для них сделать, — это применить самые строгие меры против их лени и бродяжничества. Что же касается грамоты, то она мужикам не нужна. От нее только вред. «Выучи их, так они пахать перестанут!»

«Кто же я? Что я такое? Пойдите спросите у Захара, и он скажет вам: «Барин!» Да, я барин и делать ничего не умею!»—говорит Обломов. Когда его слуга Захар говорит, имея в виду переезд на новую квартиру — «другие, мол, не хуже нас, да переезжают, так и нам можно» — Обломов возмущен: «Другой» работает без устали, — бегает, суетится, не поработает, так и не поест, «другой» кланяется, «другой» просит, унижается. «Другой... есть голь окаянная, грубый, необразованный человек, живет грязно, бедно, на чердаке; он и выспится себе на войлоке где-нибудь на дворе... Трескает-то он картофель да селедку...»

Обломов презирает людей, занимающихся трудом, и гордится тем, что ни разу, как живет, не натянул сам чулок на ноги.

Гончаров несколько раз обращается в романе к этой детали в характеристике Обломова: «Началось с неуменья надевать чулки и кончилось неумением жить», — говорит в четвертой части романа Штольц.

Обломова сопровождают всю жизнь как символы бездействия и неподвижности диван, халат и туфли. И нет у него желания служить, не хочет он никуда ехать, не хочет сойти с дивана. Суета большого города не для него. Тихая, спокойная жизнь в усадьбе, «полнота удовлетворенных желаний, разумных наслаждений» — вот обломовский идеал. Путь к этому «идеалу» начался в Обломовке. Полный здоровья, одаренный пытливым умом, живой, наблюдательный и впечатлительный мальчик Илюша был воплощением детской подвижности и живого темперамента.

С самого утра его живая натура требует движения, а накопившаяся энергия — выхода. Рассеянно повторяет он за матерью слова молитвы и все время смотрит в окно. Но вот молитва окончена, и мальчик бежит на двор. Обежав весь дом, он пытается влезть на висячую галерею, но няня останавливает его. Тогда Илюша подбегает к крутой лестнице, ведущей на сеновал, и хочет забраться на голубятню, но тут его останавливает мать.

Илюша не только резвый, но и любознательный мальчик. «Он иногда вдруг присмиреет, сидя подле няни, и смотрит на все так пристально». А когда все обитатели Обломовки, в том числе и няня, засыпали послеобеденным сном, Илюша «забирался в глушь сада, слушал, как жужжит жук, и далеко следил глазами его полет в воздухе; прислушивался, как кто-то все стрекочет в траве, искал и ловил нарушителей этой тишины; поймает стрекозу, оторвет ей крылья и смотрит, что из нее будет... с наслаждением, боясь дохнуть, наблюдает за пауком, как он сосет кровь пойманной мухи, как бедная жертва бьется и жужжит у него в лапках». Очень может быть, что в благоприятных условиях Илюша достиг бы больших результатов в жизни. Из него мог бы, например, выйти талантливый естествоиспытатель — если бы его хорошие задатки развивались, совершенствовались, если бы главным для Ильи Обломова был труд. Но воспитание в условиях крепостного строя подавляло в мальчике все хорошее и, наоборот, развивало все дурное. Ему постоянно внушали, что он барин, что у него есть «Захар и еще 300 Захаров», специально существующих для удовлетворения всех его нужд и прихотей. Когда Захар натягивает на него чулки, Илюша «только и знает, что подставляет ему лежа то ту, то другую ногу; а чуть что покажется ему не так, то он поддаст Захарке ногой в нос». Такое воспитание убивало в Илюше инициативу, уничтожало врожденную энергию, жажду движения, которые живым ключом били в нем. Любая попытка Илюши самому сделать что-нибудь пресекалась немедленно. Для этого в Обломовке были Захары. «Отец и мать, да три тетки в пять голосов и закричат: — Зачем? Куда? А Васька, а Ванька, а Захарка на что? Эй! Васька! Вапька! Захарка! Чего вы смотрите, разини? Вот я вас!»

Родители не заботились о том, чтобы мальчик получил правильное представление об окружающем мире.: Спросил он раз няню: почему в одном месте светло, а в другом темно? «Оттого, батюшка, — отвечала она, — что солнце идет навстречу месяцу и не видит его, так и хмурится; а ужо как завидит издали, так просветлеет». Няня рассказывала ему о мертвецах, встающих в полночь из могил, или о жертвах, томящихся в плену у чудовищ. Такие рассказы приводили Илюшу в ужас, развивали в нем страх перед жизнью. Они так повлияли на впечатлительного мальчика, что «воображение и ум, проникшись вымыслом, оставались уже у него в рабстве до старости». Уже взрослый человек, Илья Ильич понимал, что в жизни нет тех чудес, о которых ему говорили в детстве, но все же «у него навсегда остается расположение полежать на печи, походить в готовом незаработанном платье, поесть на счет доброй волшебницы» и он «бессознательно грустит подчас, зачем сказка не жизнь, а жизнь не сказка». Рисуя детство Обломова, Гончаров не раз повторяет мысль: все, что видит Илюша, и делает его таким, каким мы встречаем его в квартире на Гороховой.