Особую группу представляют собой театральные пьесы Горького. Драматического таланта в непосредственном смысле - уменье завязать драматический узел, а затем развязать его, сконцентрировать внимание зрителя на одном пункте и вообще дать нечто цельное, - у Горького совсем нет. Он дает ряд отдельных картин, отдельных характеристик и блестящих, врезающихся в память афоризмов и ярких словечек. В литературно-художественной иерархии пьес первого периода деятельности Горького довольно слабы «Дачники», «Дети Солнца».
По содержанию все это чрезмерно жестокие нападки на интеллигенцию за отсутствие глубины и искренности и, в лучшем случае, за беспочвенность. Серьезный литературный интерес представляет только первая пьеса Горького, «Мещане», и, несомненно, крупное место в русской драме занимает «На дне». В «Мещанах» интересно разработаны разложение старого мещанско-купеческого быта и трагедия разлада между старым и молодым поколением. Автор выдвигает появление на арене жизни здоровой трудовой интеллигенции, верящей в свои силы и свою способность устроить свою жизнь по собственному идеалу. Представители этой бодрости не лишены, однако, известной дозы самодовольства и впадают, таким образом, в мещанство нового рода. Коронная пьеса Горького «На дне» тесно связана с типами «бывших людей», блестяще разработанными в прекрасном рассказе, так и озаглавленном «Бывшие люди». Перед нами опять ночлежка, опять мнимые босяки, ярко и образно философствующие о смысле жизни. С одной стороны, герои пьесы - большей частью люди, которых никак нельзя причислить к сентиментальной породе «униженных и оскорбленных».
Они нимало не жаждут сострадания, они - принципиальные враги существующего порядка; работу презирают, в благотворность ее не верят. Но, помимо их воли, все существо их проникнуто тоской по чему-то положительному, хотя бы в форме какого-нибудь красивого призрака. Центральной фигурой является своеобразный праведник, странник Лука, создающий целую стройную теорию возвышающего обмана. В лице Луки индивидуализм доведен до крайних пределов. Все существует постольку, поскольку я тут причастен. Есть ли Бог? «Коли веришь, есть; не веришь, нет… Во что веришь, то и есть». Нужна ли истина даже в смысле простой достоверности? Если она разрушает приятную мне иллюзию - будь она проклята. Проститутка Наташа, начитавшись бульварных романов, с жаром рассказывает сотоварищам по ночлежке, что в нее был когда-то влюблен студент «Гастоша», который от безнадежной любви к ней застрелился. Ночлежники хохочут, но Лука ласково ей говорит: «Я - верю! твоя правда, а не ихняя… Коли ты веришь, была у тебя настоящая любовь… значит, была она! Была». Умирающую жену сапожника он с жаром уверяет, что ее ждет рай, и что «смерть нам - как мать малым детям».
Спившийся актер живет мечтой о чудной санатории с мраморными полами. И это сосредоточение всего мира в сознании личности получает свое центральное выражение в ставшем знаменитым изречении мнимого циника Сатина: «Человек - это звучит гордо!» Яркое сознание личности и составляет тот лейтмотив, который проходит через всю литературную деятельность Горького. Но столь же важно для характеристики Горького и то, что сознание личности теснейшим образом связано в нем со стремлением к идеалу. Устами актера из «Дна» он с увлечением повторяет: «Слава безумцу, который навеял человечеству сон золотой».
И в общем, лучшею частью своей литературной деятельности, Горький входит в историю литературы как человек, пропевший могучую песнь «безумству храбрых». - По возвращении из Америки Горький поселился на острове Капри, не имея возможности вернуться в Россию, как потому, что ему угрожала тюрьма по литературному делу, так и потому, что он все теснее примыкал к учению социал-демократии. Амнистия 1913 г. не изменила его эмигрантского положения. Интерес к личности Горького все еще продолжается, и вилла его на Капри стала местом своего рода паломничества; популярность его в Италии очень велика. Но литературное положение значительно изменилось.
С 1906 - 07 годов против Горького было воздвигнуто формальное гонение со стороны представителей «новых течений» с Мережковским , Гиппиус и Д.В. Философовым во главе, которые выставили тезис: «конец Горького». В такой форме тезис, безусловно, неверен. Прежде всего очень велика продуктивность Горького. За время своего изгнанничества он написал, кроме пьес, правда, слабых («Враги», «Последние», «Васса Железнова», «Чудаки», «Встреча»), ряд вещей, которые, значительно уступая его прежним произведениям, все же, по тем или другим причинам привлекали к себе внимание. Таков слабый в художественном отношении роман «Мать» (1908 - 1909), очень, однако, читаемый в рабочей среде (в России в целом виде запрещен). Много говорили об «Исповеди» (1908), «Городке Окурове» (1910), «Лете» (1910), «Андрее Кожемякине» (1911) и др. Собственно писательская техника не ослабела у Горького. Все так же сочен и колоритен его язык, метки афоризмы, и не чувствуется никакой усталости, этого единственного признака действительного «конца».
И благодаря не изменившей Горькому сочности, на долю двух его произведений выпал настоящий успех. Заинтересовала всех «Исповедь» попыткой отразить народный порыв к религии в высшем необрядовом смысле. В ней правильно усмотрели и отражение собственных стремлений автора к весьма своеобразному «богостроительству». А в «Городке Окурове» Горький дал интересную бытовую вещь. Но в общем, однако, и долгая оторванность от родной почвы, и чрезмерное тяготение к правоверным партийно-марксистским схемам, лишили Горького той непосредственности, того «заражающего» нечто, которое создало горьковской колоритности такой колоссальный успех в начале его литературной карьеры.
Тогда он органически был связан со средой, которую изображал, был плотью от плоти ее, жил ее радостями, ее горем, передавал ее трепетания. За бытом поэтому ясно проступало общечеловеческое, которое и волновало читателя независимо от его социального положения. Даже в своих недостатках Горький захватывал тогда. В нем была масса примитивной романтики, но это было нечто вполне искреннее и естественное, следовательно, литературно интересное. Этой-то силы примитива сейчас совсем нет у Горького-доктринера, у Горького, подавленного требованиями, которые к нему предъявляются в качестве всемирной знаменитости. Он смотрит на изображаемое как-то сверху вниз и, главное, холодно и надуманно. Оттого, в лучшем случае, остался только быт, чем никого взволновать нельзя.
