«Дело Артамоновых», как и другие эпические полотна М. Горького, именуется в печати то «повестью», то «романом». Сам писатель называл все эти произведения, от «Фомы Гордеова» до четырехтомной «Жизни Клима Самгина», повестями. Он исходил не из объема этих произведений, а из той их особенности, что в основе каждого из нпх лежит повествование о судьбе одного человека, «хроника» одной жизни. Сказывалась в таком обозначении и скромность великого художника, не считавшего себя мастером многоплановой композиции и сложного сюжетного развития. (Данный материал поможет грамотно написать и по теме Роман повесть Дело Артамоновых. Краткое содержание не дает понять весь смысл произведения, поэтому этот материал будет полезен для глубокого осмысления творчества писателей и поэтов, а так же их романов, повестей, рассказов, пьес, стихотворений.) По этой же причине он называл многие свои рассказы «очерками», а пьесы — «сценами».
Замысел повести «Дело Артамоновых» 1 относится, видимо, еще к концу 90-х — началу 900-х годов. Вспоминая в книге «Лев Толстой» о своей встрече с Львом Николаевичем в Крыму в конце 1901 — начале 1902 года, М. Горький писал: «Я рассказал ему историю трех поколений знакомой мне купеческой семьи,— историю, где закон вырождения действовал особенно безжалостно». Л. Н. Толстого очень заинтересовал этот замысел, он сказал: «Вот это —правда! Это я знаю, в Туле есть две таких семьи. И это надо написать. Кратко написать большой роман, понимаете? Непременно!» Его заинтересовали и отдельные персонажи задуманного произведения: «Это очень серьезно. Тот, который идет в монахи молиться за всю семью,— это чудесно! Это — настоящее: вы — грешите, а я пойду отмаливать грехи ваши. И другой — скучающий стяжатель-строитель,— тоже правда! И что он пьет, и зверь, распутник, и любит всех, а — вдруг — убил,— ах, это хорошо! Вот это надо написать».
Сейчас уже трудно установить, что в этих словах отражало особенности раннего замысла М. Горького, а что шло от особенностей толстовского восприятия, может быть — от желания Л. Н. Толстого подсказать молодому писателю определенный поворот темы. Важно, что в произведении, явившемся воплощением этого замысла, тема получила существенно иной поворот. И важно, что замысел отличался с самого начала широким социально-историческим размахом. Ведь картину смены поколений буржуазной семьи М. Горький уже дал в конце прошлого века в повести «Фома Гордеев», а она не исчерпала захватившей его темы. Не исчерпали ее и многие позднее написанные произведения, даже превосходившая «Дело Артамоновых» по объему «Жизнь Матвея Кожемякина». О каком же охвате событий думал М. Горький, говоря о «законе вырождения» буржуазии — вырождения (следует подчеркнуть это) не биологического, а социального?
Свет на этот вопрос проливают его воспоминания об одной из встреч с В. И. Лениным на Капри (Владимир Ильич был на Капри дважды — в 1908 и 1910 гг.— речь, очевидно, идет не о первой, кратковременной и проходившей в присутствии многих людей, а о второй, когда писатель общался с В. И. Лениным в течение двух недель и когда они долгие часы оставались наедине друг с другом). М. Горький писал в 1930 году Н. К. Крупской: «Беседуя со мной на Капри о литературе тех лет, замечательно метко характеризуя писателей моего поколения, беспощадно и легко обнажая их сущность, он указал и мое на некоторые существенные недостатки моих рассказов, а затем упрекнул: «Напрасно дробите опыт ваш на мелкие рассказы, вам пора уложить его в одну книгу, в какой-нибудь большой роман». Я сказал, что у меня мечта написать историю одной семьи на протяжении ста лет, с 1813 г., с момента, когда отстраивалась Москва, и до наших дней. Родоначальник семьи — крестьянин, бурмистр, отпущенный на волю помещиком за его партизанские подвиги в 12 году, из этой семьи выходят: чиновники, попы, фабриканты, петрашевцы, печаевцы, семи - и восьмидесятники. Он очень внимательно слушал, выспрашивал, потом сказал: «Отличная тема, конечно,— трудная, потребует массу времени, я думаю, что Вы с ней сладите, но — не вижу: чем Вы ее кончите? Конца-то действительность не дает. Нет, это надо писать после революции, а теперь что-нибудь вроде «Матери» надо бы». Конца книги я, разумеется, и сам не видел». И М. Горький заметил в этой связи: «Вот так всегда он был на удивительно прямой линии к правде, всегда все предвидел, предчувствовал» .
Часть исследователей, ссылаясь на эти воспоминания М. Горького, связывает с замыслом «истории одной семьи» повесть «Дело Артамоновых», другие (поскольку писатель собирался показать в задуманной книге несколько поколений интеллигенции) — эпопею «Жизнь Клима Самгина». Ясно, однако, что произведение, контуры которого очертил М. Горький в разговоре с В. И. Лениным, должно было отличаться от обоих названных произведений — отличаться и гораздо более широкими историческими рамками (с 1813 года до современности), и гораздо более широким кругом героев. Словом, это был другой замысел — замысел исторического романа, который не был написан, так же как не были осуществлены и все другие горьковские творческие замыслы, требовавшие обращения к далекому прошлому. Но какая-то связь между всеми этими замыслами была, и, несомненно, ко всем им имели прямое отношение слова В. И. Ленина, что «конец» для задуманного М. Горьким произведения должна дать сама действительность, что таким «концом» должна стать социалистическая революция. Справедливость этого замечания показала работа М. Горького над «Делом Артамоновых». Он попытался начать повесть еще до революции. В № 11 «Летописи» за 1916 год было помещено объявление о том, что в течение 1917 года в журнале будет напечатана повесть М. Горького «Атамановы» (таким было первоначальное название «Дела Артамоновых»). Но дальше черновых набросков работа тогда не продвинулась. Повесть была написана в 1924—1925 годах, и концом ее явились картины революции — все развитие повествования с железной логикой ведет именно к такому финалу.
Из всего сказанного следует, что М. Горьким была задумана не просто повесть о судьбе одной буржуазной семьи и даже не просто повесть о судьбе буржуазного класса, а художественная история русского капитализма, пусть и сконцентрированная в истории одной семьи и сосредоточенная на истории одного класса. «Сладил» ли писатель с этой огромной темой, «кратко» написав, как советовал ему Л. Н. Толстой, «большой роман»? 27 марта 1926 года К. А. Федин поделился в письме к М. Горькому своими впечатлениями от «Дела Артамоновых»: «Совершение изумительно начало романа. Илья Артамонов — старик поражает, подавляет своей жизненностью... Не знаю, была ли это ваша композиционная задача: строить первые части романа на «людях», вторую — на «деле». Это совпадает с темой (я понимаю ее так: дело, движимое вначале волею человека, постепенно ускользает из-под его влияния, начинает жить само собою, своею волей, более мощной и непреоборимой, пока — в революцию — окончательно не освобождается от человека). Но такое построение романа привело к тому, что он стал несоразмерен в частях... Мне думается, этот композиционный недочет заметно повлиял на эффект конца: книга под конец схематичнее и суше. С этим обстоятельством совпадает другое. Характеры артамоиовских внучат мельче и случайнее, чем — деда, отцов. Это так и должно быть, так и есть (к несчастью). Но это усугубляет разряжение конца романа». О «Деле Артамоновых» написал М. Горькому 10 апреля 1926 года и М. М. Пришвин: «Хорошо начало, свадьба — прекрасно! и до середины отлично нарастает волнение — ярмарка превосходна! Потом как будто вам надоело, все пошло прыжками, и кончаешь неудовлетворенный... Я думаю, что вы по своей широте задумали во время писания этого романа какой-то другой, самый большой, и это стало вам неинтересно».
Хотя автор «Дела Артамоновых» в ответном письмо к К. А. Феди чу признал справедливыми его замечания и указания М. М. Пришвина «на недостатки конструкции» повести и хотя последний сумел угадать, что М. Горький задумал другой роман, «самый большой» (действительно, уже была начата работа над «Жизнью Клима Самгина»),— этот вопрос нуждается в прояснении. «Несоразмерность» частей в самом деле присуща повести М. Горького, по она во многом объясняется именно тем, о чем ярко и точно написал К. А. Федин: постепенным выходом «дела» из-под контроля Артамоновых — выходом, свидетельствующим об их неспособности к сознательному историческому творчеству и обрекающим их на постепенное человеческое измельчание, на неизбежную социальную гибель. Уже в повести «Фома Гордеев» родоначальник купеческого рода, отец Фомы — Игнат, задумываясь о жизни и выходя из обычной колеи, «чувствовал, что он не хозяин своего дела, а низкий раб его». Миллионер Бугров, как вспоминал в посвященном ему очерке М. Горький, признавался: «Все мы — рабы дела нашего». Но это были лишь временно приходившие к буржуазным «хозяевам жизни» настроения, лишь предчувствия грядущей катастрофы. В «Деле Артамоновых» рассказано о том, как эта катастрофа совершилась, и здесь главной фигурой не случайно становится прошедший путь от начала «дела» до его конца Петр Артамонов. Как ни ярок образ Ильи Артамонова-старшего, он не стал и не мог стать главной фигурой повести. Безвременная смерть основателя «дела» пришла как раз вовремя, чтобы закончился пролог — о возникновении «дела» — и началась история его упадка и краха.
