Завершенная в 1784 году, драма «Коварство и любовь» относится к раннему периоду творчества Шиллера, тем не менее ее по праву можно назвать классическим произведением. Она была поставлена на сцене, когда автору еще не исполнилось и двадцати пяти лет, три года спустя, как он закончил учение в военной академии. Но к этому времени он обладал уже значительным жизненным опытом и довольно обширным литературным багажом. После того как первая драма — «Разбойники» — принесла ему широкую известность, он решил целиком посвятить себя художественному творчеству. Краткий рассказ о первых его шагах в жизни и литературе поможет нам понять, как созревали идеи и образы его третьей драмы (до этого, помимо «Разбойников», им была написана историческая трагедия «Заговор Фиеско в Генуе»).

Тринадцати лет насильно зачислили будущего поэта — сына полкового фельдшера — в военную школу, переименованную позже в академию. Самодержцы XVIII века любили рядиться в тогу радетелей просвещения. Герцог Вюртемберга — там родился Фридрих Шиллер — Карл Евгений не хотел отставать от моды и организовал у себя школу, которая должна была ему готовить ремесленников, чиновников, врачей, офицеров. Герцог очень гордился созданным и опекаемым им учебным заведением, куда приезжали учиться из многих стран Европы, в том числе и из России. На этом основании буржуазные исследователи в последнее время стали изображать «Карлову школу», вопреки историческим фактам, как образцовую и гуманную, забывая, что уже тогда один из немецких поэтов, Шубарт, метко окрестил ее «плантацией рабов». Это была школа-казарма. С подъема до отбоя ученики находились под неусыпным наблюдением надзирателей. Никаких каникул. Запрещались даже свидания с родными. Вся переписка строжайше просматривалась. Отдельные поблажки давались иногда дворянским отпрыскам, которые как-никак принадлежали к привилегированной касте. Герцог и в школе неукоснительно соблюдал сословный принцип. Дворяне спали отдельно, обедали в общей столовой, но за столами, покрытыми скатертями, им милостиво разрешалось целовать руку герцога, а остальные — сыновья офицеров, горожан — довольствовались столами без скатертей и целованием лишь края герцогского сюртука. Однако массивные стены военной академии не могли полностью оградить воспитанников от влияния извне.

Сюда доходили вести не только о безмерных злоупотреблениях, совершавшихся при герцогском дворе, но и о том, что происходило в Германии и за ее пределами. А Германия — страна в то время крайне экономически и политически отсталая, раздробленная на десятки мелких государств,— переживала период блистательного литературного подъема. За десять — пятнадцать лет немецкая литература сразу выдвинулась в ряды передовых литератур мира. И лучшие произведения Немецких писателей тайно проникали в академию, будоражили умы ее воспитанников. Из рук в руки ученики передавали сочинения молодого Гете: стихи, от которых веяло такой жизнерадостностью, драму «Гец фон Берлихинген» — о немецком рыцаре XVI века, мужественно отстаивавшем идеалы свободы и погибшем от интриг подлого мира. Романом того же Гете «Страдания юного Вертера» зачитывались до глубокой ночи; Шиллер и его друзья задумали даже продолжить роман. Возмущение вызывала трагическая судьба Эмилии Галотти, воссозданная Лессингом. Привлекали высокой патетикой и эмоциональным накалом «Юлий из Тарента» Лейзевица и «Близнецы» Клин-гера. Герои этих драм боролись за естественные человеческие права, ненавидели фальшь, лицемерие, малодушие, тираническую власть. Читали в академии трагедию Вагнера «Детоубийца», историю беззащитной бюргерской дочери, совращенной бессовестным офицером. Вскоре среди учеников распространилась новая драма Клингера — «Буря и натиск», действие которой развертывалось в Америке, куда герои приехали, чтобы принять участие в освободительной войне. После клингеровской драмы начали повсюду говорить о мятежных, героях и их создателях, людях сильных, протестующих против всякого зла и насилия. Попала ученикам и трагедия Мюллера «Из жизни Фауста», основанная на популярной легенде о враче и чернокнижнике Фаусте, охваченном гордым стремлением к знаниям и наслаждениям и осмелившемся продать черту душу. Хлынул поток произведений, написанных в необычной для того времени форме — с намеренным нарушением правил тогдашней классицистической эстетики, буйно, хлестко, захватывающе. В них появились совершенно новые герои — бунтари, яростно возмущавшиеся порядками, царившими в природе и обществе. Немецкая литература вступила в новый период своего развития, названный впоследствии «Бурей и натиском» (по одноименной драме Клингера). В нем своеобразно отразился тот общественный подъем, который характерен был для всей Западной Европы накануне Великой французской революции.

Преподаватели в академии в большинстве своем следовали прусскому образцу казарменного обучения, но завоевывали симпатии наиболее мыслящих учеников те, кто придерживался новых веяний, наметившихся во всей европейской философии и литературе. Причем, последним нелегко было излагать свои идеи, за ними следил глава академии — герцог. Но они использовали каждую возможность. В декабре 1776 года состоялся, например, торжественный акт по поводу годовщины основания академии.

После пышных и утомительных придворных церемонии предстояло выслушать актовую речь. Так повелось ежегодно. Два года назад кто-то из преподавателей два часа бубнил «о счастье страны, управляемой князем единолично». В прошлом году заставили слушать тягучий доклад «о порядке, как основе воспитания». Теперь же было объявлено, что актовую речь произнесет недавно пришедший в академию молодой профессор философии В. Абель. Тема его речи звучала сухо и академично: «Рождаются или воспитываются великие души и каковы их особенности?»