Александр Иванович Герцен родился 25 марта 1812 года в Москве. Родители его были неравного положения и вдобавок не связаны церковным браком. Богатый московский барин Иван Алексеевич Я коплен па сорок восьмом году жизни увлекся молоденькой, шестнадцатилетней Генриеттой-Луизой Гааг, дочерью мелкого штутгартского чиновника, и при романтических обстоятельствах увез ее осенью 1811 года из родного дома, из Германии, и Москву, где у нее не было ни знакомых, ни близких.
Нормально Герцен был незаконнорожденным. Отец лишь усыновил его как воспитанника. Впоследствии в завещании Яковлев распорядился о том, чтобы обеспечить сына и его мать, однако положение их в барском доме оставалось неопределенным. С годами Герцен (не без «дружеского» участия близких) осознал «ложность» своего положения. Это больно ранило его самолюбие и изменило отношение к отцу.
Герцен родился в грозовое время. Надвигалась война с Наполеоном, подчинившим всю Европу, кроме России и Англии. Вторжение французов, Бородино, сожжение Москвы всколыхнули всю Россию! Передовая часть общества остро осознала величие задач, выпавших на долю страны и народа. «Мы — последняя надежда человечества!» — восклицал в сентябре 1812 года издатель журнала «Сын отечества». «России предстояло выполнить освободительную миссию — и она действительно исполнила эту роль, внеся наибольший вклад в дело окончательного разгрома тирании Наполеона.
Участие в освободительной борьбе содействовало пробуждению в России свободолюбивых настроений. В 1815 году «Дух журналов» сообщал читателям: «Миллионы народа посечены мечом, истреблены пламенем, погибли от голода и бедности»,— таков итог почти двадцатилетних наполеоновских войн. Но теперь, как полагал издатель журнала, «наступает новый порядок вещей… от сей точки пойдут народы совершать путь бытия своего», Европа должна обновиться.
Н. И. Тургенев, один из приговоренных к смерти (заочно) по делу о декабристах, издал в эмиграции книгу «Россия и русские». В ней он утверждал, что поело изгнания французов «крепостные некоторых местностей не хотели более признавать власть своих господ, старались сбросить ярмо собственного рабства после того, как с таким успехом способствовали освобождению страны». По его мнению, «молодежь как будто пробудилась к новой жизни» и жадно впитывала новые идеи, выдвинутые революционной эпохой.
Поколение героической эпохи Отечественной войны осознавало, что рабское положение народа находится в противоречии с его исторической ролью. Так зародились настроения, послужившие основой для декабризма.
Сам Герцен впоследствии считал, что декабризм имел решающее значение для его идейного формирования. Разумеется, он не мог участвовать в событиях этого героического времени. По рассказам он знал, что и его семейство попало в круговерть пожара, покушений мародеров, бегства из Москвы; но что мог тогда понимать пятимесячный младенец на руках кормилицы? По рассказам и слухам знал он о событиях в Европе между 1812 и 1825 годом; но насколько серьезно мог их понять тринадцатилетний подросток?
И тем не менее Герцен всегда считал, что именно в те полудетские годы у него возникло особое чувство: сплав гордости за свой народ, освободивший Европу, и долга перед ним. И пусть тогда это чувство еще не имело под собой продуманных, глубоких убеждений, но Герцену было важно подчеркнуть, что они возникли у него не случайно, а под воздействием обстоятельств русской жизни. В этом патриотическом и свободолюбивом чувстве мальчика, жившего в атмосфере воспоминаний об Отечественной войне и ожидания перемен, ожидания свобод для народа, Герцен видел впоследствии основу и предпосылку своей революционной деятельности.
В московском доме Яковлевых бывали многие, и все вспоминали, рассказывали о последних событиях, не опасались высказывать собственное мнение по самым различным вопросам. И почти при любом разговоре, вспоминал Герцен, «беспрестанно возвращались к грозному времени», затронувшему всех «так близко и так круто». События затронули и семейство Герцена. Из рассказов о том, как Яковлевы выбирались с пятимесячным младенцем из горящей Москвы, как Ивана Алексеевича вызывали на свидание с Наполеоном и как он по принуждению французов взялся передать императору Александру лживое послание о мире, Герцен вынес убеждение: их семейство тоже участвовало в войне. У него с детства сложилось чувство соучастия в Отечественной войне и в жизни всего народа.
Герцен считал себя полноправным представителем поколения, сформированного эпохой Отечественной войны 1812 года и декабризма. Героическое время действительно затронуло Герцена. Рассказы очевидцев о Бородинском сражении, о Березине, о взятии Парижа были для мальчика «колыбельной песнью, детскими сказками». Героические истории разыгрывались п «го воображении. Он впитал настроения тех лет и впоследствии на их основе развил свои революционные воззрения.
А жизнь в доме Яковлевых шла своим чередом. Старый барии, воспитанный на культуре французского Просвещения, знаток философских и социальных учений, отлично понимал ход событий в Западной Европе и в России. Мрачный союз трех императоров (русского, австрийского и прусского) при поддержке Англии душил свободомыслие и восстанавливал «законные права» государей, давно свергнутых революцией. Этот Священный союз стал преградой на пути исторического развития народов и даже пытался повернуть историю вспять — назад к «добрым» старым временам. Император Александр отказался даже от незначительных реформ, предлагавшихся Сперанским; отправив его в ссылку, он поставил над Россией своего всесильного реакционного временщика Аракчеева.
Не сбылись надежды русских людей на перемены к лучшему. Напротив, каждый день приносил дурные известия.
Не потому ли так часто стал привередничать старый барин Иван Алексеевич? Его раздражение, его причуды затрагивали не только слуг, но и молодую мать Герцена. Она огорчалась, а иногда бунтовала, отстаивая свои мнения, но почти всегда смирялась. Слишком неравны были их силы, их знания, их житейский опыт. Слуги, сочувствуя ей, то хмурились, то радовались вместе с ней и понимали, что нет у нее, незаконной жены, в сущности, никаких нрав. Да и вообще, какие права могут быть у женщины, если она поставлена в подчиненное положение по отношению к мужчине — будь то муж или отец.
Подрастая, Герцен утрачивал непоседливость и приобретал обостренную зоркость. Он все больше читал и начинал задумываться о серьезных вопросах, которые ставил перед ним — как и перед каждым человеком — окружающий мир.
Герцена-подростка волновали самые различные вопросы. На некоторые он быстро находил ответ; иные были разгаданы им два-три десятилетия спустя; над наиболее сложными он бился всю жизнь.
Самый первый круг вопросов у него возник по поводу отношений между людьми. Герцен очень рано начал присматриваться к окружающим, стараясь отгадать в каждом человеке то главное, что определяло его поведение и от чего зависело отношение мальчика к людям.
Особенно интересовали его в детстве взаимоотношения господ со слугами. Отец не позволял своему неугомонному сыну узнать поближе дворовых. А мальчика так и тянуло к ним. Они сообщали мимоходом, что произошло по соседству: кого ограбили, кто попал в полицию, кого отдали в солдаты, кто влюбился,— каждый день, какая-нибудь новость или тайна! Они знали множество сказок, преданий, семейных историй; рассказывая, оглядывались, понижали голос: вдруг барину донесут! А кому из господ приятно, когда слуги копаются в их родословной?
Отец вел жизнь размеренную, был человеком мнительным, чопорным; капризничая, мог сильно досадить окружающим, а иногда даже умышленно стремился обидеть их. С ним было скучно, мальчик заранее знал почти все его поучения. Слуги — низшая порода, черная кость, неграмотные люди; мальчику из порядочного семейства нечегд общаться с ними; от них ничему хорошему не научишься. В сухих запретах отца не было души; более того, не было справедливости.
А слуги были такие простодушные, так откровенно делились своими огорчениями, новостями и маленькими радостями;! Казалось, что они в своих чувствах, симпатиях и антипатиях были свободнее, нежели знакомые Герцену господа. И они с таким искренним участием относились к мальчику, так тепло ласкали его и как будто бы даже жалели. Почему? Разве он — не их господин? Никто еще не сказал тогда, что он — не сын и не наследник Ивана Алексеевича. Но слуги всё знали, помалкивали, боясь наказания в случае обмолвки, и жалели — маленького воспитанника с чужой, не отцовской фамилией, и его мать, имевшую немногим больше прав, чем барский камердинер.
Только потом, когда Герцен уже стал известным литератором и одним из крупнейших философов, он понял: у людей одинакового положения, у людей зависимых и подчиненных, неизбежно возникает своего рода притяжение, чувство солидарности и взаимное участие друг к другу.
Взросление, возмужание Герцена сопровождалось сменой интересовавших его вопросов. Обстоятельства его жизни в детстве и отрочестве складывались таким образом, что его наблюдательность и пытливость развивались особенно быстро. К счастью, в семье не препятствовали проявлению этих свойств мальчика — и они, проявляясь свободно, накладывали особый отпечаток на характер Герцена. Он приобретал удивительную проницательность. Конечно, и ошибаться ему приходилось, и обманывали его, случалось; но в сравнении со многими другими его современниками Герцен отличался смолоду острой психологической зоркостью.
Сам Герцен полагал, что у него было нормальное детство, позволившее свободно и естественно развиваться его дарованиям. Одно из таких естественных для нормального человека свойств — это осознание своей связи с родными, с собственной средой, с делом старшего поколения: естественно для сына продолжить начинания отца. Но почему же Герцен не ощущал подобной потребности? Почему он еще в детстве заметил, как началось расхождение его с Иваном Алексеевичем?
Впоследствии его самого очень интересовала эта загадка превращения мальчика из «хорошего рода» — в бунтаря; дворянского отпрыска из верноподданнической семьи — в колебателя трона русских императоров, в революционера, восставшего против самодержавия и покусившегося на привилегии своего сословия.
