Дробление литературы на группы решительно не привлекало Брюсова. Более того, он видел в падении групповых барьеров и в слиянии литературы в общем русле одну из предпосылок ее успешного творческого роста. «Разные течения нашей литературы, - пророчески писал Брюсов, - в близком будущем должны слиться в одном широком потоке…» Как в этом, так и в некоторых других высказываниях, касающихся определения характера и задач русской литературы, Брюсов приблизился к тем принципам, которые действительно легли в основу ее дальнейшего развития и соответствовали плану ее организации в единый союз писателей.

Если сравнить замечания Брюсова о будущем русской литературы с его взглядами, высказанными в конце прошлого и в начале текущего столетия, например в брошюре «О искусстве», в статьях «Ключи тайн» и «Современные соображения», - контраст не может не показаться разительным. Раньше Брюсов фактически отчуждал поэзию от общественного бытия, видя ее назначение в исследовании «тайн человеческого духа», теперь он заявлял, что она должна «сознательно стать выразителем переживаний коллективных». По мысли Брюсова, литературе суждено сделаться в будущем общенародной и общепонятной по форме, а по своей внутренней сути выявить новое, привнесенное революцией содержание жизни, в первую очередь пафос созидания. «Наши дни, - писал Брюсов в 1921 году, - всего правильнее назвать эпохой творчества, когда везде, прежде всего в Русской России, идет созидание новых форм жизни, взамен старых, разрушенных или в корне подточенных; литература не может не отразить этого общего движения. Поэзия прежних периодов, эпох самовластья, знала лишь пафос протеста или пафос уединения и раздумья; теперь поэтам предстоит явить новый пафос творчества».

Идейная эволюция Брюсова, вставшего на этот новый для него путь, большой и разносторонний труд его как поэта, критика, ученого, педагога и общественного деятеля не прошли незаметно.

На основании таких стихотворений, как «России», «Третья осень», «Только русский», можно заключить, что Брюсов, прославляя революцию, особенно выделял в ней ее национальную сторону, ее героику и силу. Брюсов увидел в Октябрьской революции национальное возрождение и возвышение родины. Революция, Россия и Советское государство сливались в сознании Брюсова в одно целое. В этом объединении идей революции и созданного ею государства, государственной организации заключалось одно из важных отличий его позиции от подхода к революции Блока, который и прежде, и в эпоху создания «Двенадцати» принимал ее как народную стихию- стихию прежде всего. Брюсов, обращаясь к России, вместе с тем обращался к революции:

* . . .в час мировой расплаты,
* Дыша сквозь пушечные дула,
* Огня твоя хлебнула грудь,
* Всех впереди, страна-вожатый.
* Над мраком факел ты взметнула,
* Народам озаряя путь.
* Что ж нам пред этой страшной силой?
* Где ты, кто смеет прекословить?
* Где ты, кто может ведать страх?
* Нам - лишь вершить, что ты решила,
* Нам - быть с тобой, нам - славословить


* Твое величие в веках!
* («России», 1920)

Брюсова восхищало то, в чем он видел великие цели революции и великие дела поднятого ею народа. И это величие открывалось ему не только в грандиозных событиях и образах истории. Брюсов увидел его и в будничных, повседневных, бытовых, часто неприглядных проявлениях народной жизни. Устремленность Брюсова к народу, к улице, к толпе, живой интерес к ней и стремление уловить ее новый революционный «язык» отразились в стихотворении «Только русский» (1919):

* Но когда в толпе шумливой
* Слышишь брань и буйный крик
* Вникни думой терпеливой
* В новый, пламенный язык.
* Ты расслышишь в нем, что прежде
* Не звучало нам вовек:
* В нем теперь - простор надежде,
* В нем - свободный человек!
* Полюби ж в толпе вседневной
* Шум ее, и гул, и гам,
* Даже грубый, даже гневный,
* Даже с бранью пополам!

Здесь, как и в других стихах о революции, наметилась вполне конкретная возможность подлинного сближения Брюсова с обновляющейся и строящейся жизнью. Действительность старой России отталкивала Брюсова своим прозаически-буржуазным содержанием, и он уходил от нее в прошлое или пытался подняться над нею эстетическими средствами. Россия предстала Брюсову очищенной от прозаической скверны. Она явилась перед ним «республикой труда», хозяином которой сделался «свободный человек», сумевший создать «новый пламенный язык». Естественно, что преобладающие тенденции брюсовского метода начала века, так «ли иначе связанные с символизмом, - отвлечение, «украшение» - в этом новом мире лишались своего прежнего основания, хотя в те годы многие революционно настроенные лирики нередко прибегали именно к этой, уже архаической поэтике. Молодая страна не нуждалась в привнесенных поэзией прикрасах и требовала поэтического строя, адекватного действительности, эстетически обнаженного в той мере, в которой поэзия, оставаясь поэзией, дозволяла это.